Несчастные

-- О чем, Кирилла Иваныч? -- спрашивают они, и голосок задрожал у них от беспокойства.

А у меня в сердце обида так и бурлит. Не мог я сдержать себя, да и пьян еще был вдобавок. Говорю грубо:

-- Невозможно через дверь разговаривать. Выходите, тогда скажу!..

-- Ну, хорошо, -- говорят Любовь Ивановна, и голосок у них уже роется от страха: -- Подождите только немного, я оденусь...

-- Можно и не одеваться! -- говорю я злобно: -- Кажется, не чужой вам, свой!.. Ну, да все равно, только поскорее!..

Скорешенько, кое-как, оделись они, вышли ко мне бледные, как стена, дрожащими пальчиками торопливо застегивают блузку на груди. А я без проволочек прямо и отрубил им:

-- Вот, Любовь Ивановна, говорят, что у вас любовничек есть!.. А мне-то раньше и невдомек это было!.. То-то я вам так не мил и в супруги не гож!..

Задрожали они, как листочек древесный, ручки на груди молитвенно сложили, глазками жалкими испуганно уставились на меня.

-- Что вы, -- говорят, -- Кирилла Иваныч? Христос с вами... Богом клянусь вам, никогда не было и нет...

-- А не любовничек, так зазноба! -- говорю: -- Уж не отпирайтесь, Любовь Ивановна! Знаю!..

Покачали они тихо головкой.

-- Нет, -- говорят, -- Кирилла Иваныч, ошибаетесь вы. Скажу вам правду, как перед Богом -- есть у меня один человек, о котором я всегда думаю, только это не зазноба, потому что мне нельзя его любить и даже видеться с ним. Женатый он, семейный...

-- Кто? -- спрашиваю, и за ручку даже схватил их.

А они опять головкой покачали, да так грустно-грустно:

-- Зачем это вам, Кирилла Иваныч? Лучше не спрашивайте...

-- А я хочу знать! -- говорю: -- Кто?..

И ручку их сжал посильней, чтобы больно им сделать, потому что сильно озлобился на них.

У Любови Ивановны даже губки побелели, а все стоят на своем:

-- Не скажу. Не надо, Кирилла Иваныч. Хуже будет, если будете знать...

И слезы у них из глазок брызнули...

А мной словно бес какой овладел; и уж и жалости к ним не чувствую, а одну злобу, тяжелую, ненасытную. Сжимаю их ручку и все спрашиваю:

-- Кто?.. Скажите, кто?..

Заплакали они и взмолились:

-- Мне больно... Пустите...

-- Не скажете?..

Качнули они головкой -- и тихонько плачут. И ничего больше не говорят. Видно, решили терпеть...

Постояли мы так, постояли, -- и понемногу отошел я; выпустил их ручку, ушел в свою комнату. Лег и заплакал...

И отчего бы, думаете, плакал я?.. Не от ревности, не от тоски и обиды, а от жалости к их маленькой ручке, которой я сделал больно!..

X.

С той ночи и пошло, и пошло... Что ни вечер -- о у нас и разговор с Любовью Ивановной. Прихожу из трактира пьяный, совсем не в себе, стучу в дверь к ним, требую, чтобы они вышли и все спрашиваю:

-- Кто?.. Хочу знать -- кто?..

Точно, если они назовут мне имя -- так все сразу и решится и окончатся все мои мучения. Совсем человек ума решился. Все мысли к одному обратились: узнать во что быта ни стало -- кто стоит между мной и Любовью Ивановной и сердце их отвернул от меня. Уж я и требовал, и просил, и грозил, к плакал -- ничего не помогало. Они оставались непреклонны, только плакали и одно повторяли:

-- Не к чему это, Кирилла Иваныч. Уж вы лучше побейте меня, прогоните из дома на улицу, только не спрашивайте. Все равно не скажу...

И занес я однажды, помутившись от злобы, на них руку. А они как будто обрадовались, что я хочу их ударить, и даже нарочно поддались вперед, чтобы верней удар принять.

Посмотрел я на них -- и рука у меня опустилась. Отвернулся, стыдно стало.

-- Вот, -- говорю,-- до чего вы доводите меня, Любовь Ивановна!..

А они взяли ту самую мою руку, которую я было занес на них, и поцеловали ее. И потом сказали:

-- А вы бы ударили меня, Кирилла Иваныч. Может, вам от этого легче бы стало...

-- Эх, -- говорю, -- Любовь Ивановна! Не бить я вас собирался, когда брал за себя. Знаете вы это... Да об этом теперь говорить не приходится... Я и сам не знаю, что со мной делается. И люблю вас, и ненавижу!.. Запирайте вы на ночь дверь свою ключом и задвижкой железной и не открывайтесь, сколько бы я ни стучал, и не выходите ко мне, сколько бы я ни звал вас. Не ровен час -- могу я вас убить. Так уж вы хоронитесь от меня, чтобы беды какой не приключилось...

А на другой день пьянствовал я в трактире пуще прежнего. Пропадай жизнь моя пропадом! Только бы задурманиться, залить вином тоску смертную!..

Да не заливалась тоска, не дурманивалась голова. А сердце сильней разгоралось ревностью, закипало злой обидой. Тут еще товарищи опять дразнить начали. Один сказал, подливая мне вина:

-- Не горюй! Дома и без тебя весело!..

Другой прибавил, чокаясь:

-- Как бы крестинами там дело не кончилось!..

А третий, которому я давеча за оскорбительные слова лицо в кровь разбил, предложил со злобной усмешкой -- а сам уж бутылку наготове держал, на случай драки со мной:

-- Зови меня в кумовья! Никому не скажу!..

Ничего я им не ответил, встал из-за стола и пошел прочь. "Пусть будет конец!" -- решил я. А какой конец -- и сам не знал. Только чувствовал, что подошло уже к самому горлу и не было никаких сил терпеть дальше...