Несчастный случай. Старые грехи

Воха опирался на черенок лопаты и шумно дышал. Он и не подозревал, что такой болью отзовется в его закаленном сердце гибель собаки. Ладно бы сконал от старости, а то ведь как подло, с издевкой, убила его эта мерзкая тварь. Воха прокручивал в памяти те моменты, когда он клялся себе во что бы то ни стало найти подонка и рассчитаться с ним: за Макса, за Ермака, Аллу Татарскую в лесу, за людей на фотографиях у Боба в гараже. Теперь этот счет увеличился на ни в чем неповинную животину, а маньяк был все еще на свободе.

— Ксюха меня убьет за Бобика. И вот тут рядом закопает. — Воха провел рукой по щетине и почувствовал себя дураком. Вечно ляпает невпопад первое, что приходит в голову.

— За Бобиком я недоглядел, — Боб очнулся от своих тяжких дум и направился к гаражу.

— Помянуть бы, по-человечески, — грустно пошутил Воха, — если серьезно, Боб, убитая собака — привет тебе от Портного. Он знает, что ты его ищешь. Теперь ходи и оглядывайся. Или скажешь, я снова валяю капитана Очевидность?

— А когда было иначе? — Боб никак не мог попасть ключом в замочную скважину — дрожали руки. — Портной не этого добивался своим приветом! Пугать — это уровень школьников на Хэллоуин.

— Оп-па! А чего, по-твоему? — Воха отобрал ключ у Боба и легко открыл замок.

— Сам подумай! Он знает, что его ищу именно я. Он мог легко зачистить меня, как собачку. Портной же просто передал привет.

— С чего ты взял?

— Убить меня легко. Но не интересно. Портному важнее играть. Вся эта гребаная бижутерия из пуговиц тому подтверждение.

— У тебя мало места для маневра, Боб.

— Спасибо, успокоил. О собаке никому пока ни слова. Особенно Тамаре. И ускорься с поисками контактов близких из первой группы жертв Портного.

— Йес! Докладываю: все контакты установлены. В списке четверо. Номер первый — некто Пархоменко. Дальше…

— Дальше, Воха, я сам. Скинь мне на почту адреса, телефоны, явки. А вечером подскочи — помянем Бо-бо. И узнать бы, чью пуговицу на этот раз он мне с ним передал? Жертва может быть и старой, — в голосе Боба прозвучало отчаяние. Он сам не верил в подобное предположение. Но надеяться запретить себе не мог.

Воха молча кивнул и поставил лопату в угол. Боб также кивнул ему на прощание и зашел внутрь гаража, замерев на пороге. Более светлый прямоугольник бетонного покрытия напомнил ему, что здесь лежал половичок с окровавленным тельцем Бо-бо. Значит, на этом месте, где он сейчас остановился, совсем недавно стоял Портной.

Нельзя, чтобы смерть животного вызывала такую же боль, как потеря близкого человека. Но боль была такая же. Словно все слайды наложили один на другой, создавая новую картину реальности. Реальности, в которой он был обречен на тотальное одиночество. Вечная зима. Портной лишил его даже такой тайной радости, как сознание того, что его приход домой кому-то нужен, например, собаке, которая, может быть, просто ждет куска мяса в миске, пусть даже не его самого, как такового, а положенную пайку. Это была ниточка, связующая его с миром обычных людей. Вместе с пуговицей маньяк перерезал эту нить. Теперь его ничего не связывало с миром живых. Любовь? И что любовь? Он же дышит воздухом? Так и его любовь. Каждый вдох-выдох давно стал сплошной ноющей болью, растягивающей меха легких потребностью жить дальше, чтобы отомстить. Месть для него уже была даже не целью, а функцией. Он стал автоматизированной системой по поиску врага. А тот в свою очередь тоже представлял собой сложную систему, иначе как объяснить то, что по таблицам Видонова его преступления не соответствовали ни одному пункту? Сейчас они действуют одинаково. Неужели и у Портного нет ни одной ниточки в лабиринте Минотавра? Ни одной привязки? Слабого места? Он тоже система? Зеркальное отражение самого Шульги. Боб понял, что если заглянет еще глубже в себя — то сможет найти Портного прямо сейчас, взять трубку и сказать: «Алло!» Гибель собаки стала триггером для них обоих, поставив их лицом к лицу в центре лабиринта. Сегодня Портной потребовал от Шульги безупречности. Собака слишком «очеловечивала» его в глазах врага. Не Воха, не Тома… А маленький гавкучий пес.

Да, он всю жизнь любил одну женщину, к которой запретил себе привязаться, она всегда принадлежала другому. И друга, которого готов был потерять с первого дня знакомства, учитывая род их совместной деятельности. Но потерять собаку, даже не свою собаку, а так, подкидыша, вынужденного соседа… К этому он не был готов. Маленький комок шерсти с его безусловной преданностью словно давал ему право поступать по-человечески, на уровне инстинктов, без анализа, давал индульгенцию — то есть право привязаться. «Черт, как же больно! Почему ему до сих пор больно? Какая на фиг безупречность?» Боб размазывал градины слез по впалым щекам. С детства его раздражал пафос «Маленького принца» Экзюпери. Какая-то психотерапия для взрослых, замаскированная под детскую сказку. «Приручи меня», — просил лис. А принц любил розу. И вся их планета — размером с мяч.