Несерьезные размышления о жизни

Я покивала головой, дивясь, откуда он знает о моей аллергии на ладан. — Федор, что ты думаешь про эти стихи как филолог? — Ну, хорошо, хорошо. Не филолог я вовсе. Признаю, это была не самая удачная идея прикинуться языковедом, но я ляпнул первое, что пришло в голову. Я, собственно, работаю в коммерческом банке начальником отдела охраны. Зарплата приличная, и дело интересное, все время с людьми… Я давно хотел сказать тебе, только случай подходящий не подворачивался. Федор изобразил полное раскаяние и осознание своей вины. Я немного поломалась и простила его, как раз к тому моменту, когда служба закончилась, и гроб с телом Эммы Францевны понесли к яме, выкопанной в центральной части кладбища. Мы присоединились к процессии. Во время гражданской панихиды несколько костюмных мужчин произнесли прощальные речи, делая упор на незаурядные финансовые возможности Эммы Францевны, ее широкий кругозор и вдумчивое отношение к клиентам. От жителей Трофимовки выступил единственный представитель сильного пола. Он долго комкал в руках засаленную кепочку, шмыгал носом и смог вымолвить лишь трогательное: — Пусть земля ей будет пухом… Закамуфлированные солдатики сделали прощальный залп холостыми патронами. Батюшка дал знак, четверка бритоголовых опустила гроб в могилу, и принялась забрасывать яму землей. Ариадна рыдала навзрыд на груди у дяди Осипа, Глаша утирала глаза концом головного платка. Женщины из Трофимовки дружно всхлипывали. Я тоже не удержалась и уткнулась в плечо Федора. Господи! Кто бы мог подумать, что все кончится так печально! Свежую могилу украсили богатыми венками, и провожающие граждане бесформенной толпой потянулись к большому дому. Под яблонями были накрыты столы для охраны и жителей Трофимовки. Почетные гости проследовали в парадную столовую. Белые простыни закрывали зеркала, пахло свежей хвоей и хризантемами. Стол ломился от бутылок и закусок. Солидные мужчины и женщины заметно оживились, так как время уже было обеденное, однако, вели себя пристойно, говорили трогательные слова, и алкоголем не злоупотребляли. Я улучила момент и подошла к Ариадне. Отец Митрофаний как раз присоединился к группе костюмов и благословлял их на какие-то деловые подвиги. — Ариадна, Вы не знаете, кто эти люди?

— Многих я первый раз вижу, но вон те двое у буфетной стойки — из столичных банков, женщина-блондинка — председатель фонда развития прикладных искусств, брюнетка — соучредитель сети домов-приютов для женщин-жертв насилия. Вон тот толстый господин занимается игорным бизнесом. На кладбище мелькали еще один депутат и владелец системы «Автосервиса»… Хм, я рассчитывала увидеть кого-нибудь из «Газпрома» и представителей от «Аэрофлота», но никто не появился. Вот когда познаются люди — на похоронах! А, ведь, Эмма Францевна столько сделала для них! Увидев мои удивленные глаза, она воскликнула: — Ах, Лиза, не прикидывайся, будто ты не знаешь, что Эмма Францевна давала крупные займы многим известным предпринимателям и политическим деятелям на предвыборные мероприятия. Да, можно сказать, если бы не она, российский бюджет лопнул бы по шву давным-давно!.. Ну, проценты у нее, конечно же, были аховые, зато никаких налоговых деклараций и прочей суеты. Я похлопала глазами и прикусила язык, чтобы не сболтнуть что-нибудь лишнее, вроде: «Ах, вот кто приезжал к Эмме Францевне по ночам на иномарках с погашенными фарами!» Подошел Федор и спас меня из неловкой ситуации.

— Ар — Ариадна, Вы любите играть в преферанс? — задал он неожиданный вопрос.

— Да, я азартная натура. Почему Вы спросили об этом?

— Мне не дает покоя одна мысль… Скажите, когда Вы в зимнем саду играли вместе с отцом Митрофанием, Аркадием Борисовичем и Владимиром, Вы не слышали каких-нибудь странных звуков?

Она ненадолго задумалась.

— Журчащий водопад — это странный звук? Ну, может быть, еще что-то лязгнуло, но я не уверена…

Отец Митрофаний вернулся от группы благословленных товарищей, полоснул меня взглядом и отвернулся.

— А Вы, святой отец, не помните, выходил кто-нибудь из-за стола во время преферанса, выпить или закусить?

— Хм, — задумчиво посмотрел он на Ариадну. — Нет, никто не вставал. С одиннадцати до трех мы даже ни разу не взглянули на часы.

— А кто-нибудь входил в оранжерею?

— Нет, я никого не видел…

— Как же, — перебила его «Царица египетская». — Вы, Федор, с Лизой входили. Или мне показалось?

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался батюшка.

— Мне хотелось уточнить время гибели Эммы Францевны. Доктор по секрету сказал мне, что ему удалось установить лишь примерный отрезок времени — от одиннадцати до двух часов ночи, так как она ничего не ела за ужином.

К нам подошла одна из женщин, кажется, владелица приютов, и принялась бурно изливать соболезнования. Мы с Федором отошли в сторону, чтобы случайно не попасть в амплитуду ее эмоциональной жестикуляции.

— Что тебя смущает?

— Меня смущает звон посуды в час ночи, который слышал Галицкий. А теперь еще и подозрительный лязг.

— Интересно, почему отец Митрофаний не заметил, что мы входили в оранжерею?