Нешкольный дневник

Теперь-то я, конечно, понимаю, что в шестнадцать лет сутенерствовать — это было чудовищно, но, по-моему, только последний ханжа скажет, что шестнадцатилетний сутенер — это чудовищно, а вот шестнадцатилетний бомж — это не чудовищно, шестнадцатилетний бандит — это не чудовищно, шестнадцатилетняя проститутка — это не чудовищно, шестнадцатилетний безработный глава нищего семейства — это не чудовищно, наконец, шестнадцатилетний убийца — это не чудовищно! «Смешная жизнь, смешной разлад, так было и так будет после…» — это отслоилось из бесчисленных книжных ликбезов Клепы. Клепа, сутер… вот уж не думал, что пойду по его стопам. Кто бы сказал — в рожу наплевал бы.

Кстати, я возвратился к работе с «хорошими знакомыми», Из Москвы приехала Анна Борисовна, с мужем у нее не сложилось, а я с удивлением смотрел на нее и думал, что же я мог любить в этой помятой бабе под сорок лет, и когда — каких-то пять или шесть недель назад, в тот бурный август девяносто первого! Я снова стал бывать у нее за деньги, нашлись и еще желающие, знакомые Ильнары и Анны Борисовны, так что скоро я жил вполне прилично. Посетили даже мысли об образовании, напетые Генычем, который сам оказался физиком с университетским образованием. Он шутил, что это образование прекрасно ему пригодилось: может вычислить коэффициент трения члена о стенки влагалища в двух случаях (случках) — с презером и без. Расклад, говорил он, в любом случае в пользу секса без резинок. Так вот об образовании: я купил себе школьный аттестат через знакомого одной моей клиентки, работавшей в районо, а через год практически безо всяких проблем поступил в институт. Я видел, как парилась несчастная абитура, как сновали их мамаши со шпорами и цветочками, как взмыленные папаши гоняли по коридорам, а все эти благополучные недомерки, мои ровесники, пыхтели от усердия, разучивая вступительную белиберду. Во мне рвотным спазмом перекатывалось тяжелое презрение.

Было только несколько таких же загодя уверенных в своем поступлении, как я: они приехали на машинах своих родственничков, наглые, уверенные в своем будущем. Этих я не презирал. Я их ненавидел. Я знал, что к папаше какого-нибудь из этих чад я возил своих бригадных, что этот важный папаша, просиживая штаны в кабинете, снисходительно трахал Олесю, или Свету, или Катю, или одну из многих им подобных в городе Саратове. И в эти моменты я не жалел, что жизнь распорядилась мной так жестоко и круто. Не знаю, наверно, при всех моих пороках во втором поколении, при всей моей продажной жизни, в мерзости своей мне все равно было далеко до этих новых хозяев жизни. Я чувствовал, что главная угроза мне и тем, кто мне доверился, — это вовсе не тупые гопы Костик и Кирюха, это даже не бандит старой формации Колька Голик. Главная опасность — вот они, эти сытые сыночки, дети преуспевающих и все более поднимающихся родителей. Мир скатывается в их руки, как яблоко, сорвавшееся с ветки, как что-то само собой разумеющееся. И нет иного закона, кроме их закона. Это резвится она — «золотая молодежь», эта юная поросль, которая несколькими годами позже взойдет, как посевы из зубов дракона в древнегреческой легенде, и подомнет под себя Россию. Нет, я не строю сейчас из себя патриота, сидя здесь, в Париже. Ничуть не бывало. Я тоже, прямо скажем, не цвет нации. Но я хоть не мню себя хозяином жизни и не считаю, что все остальные созданы для моего благополучия. Если бы такому «золотому мальчику» приснился кошмарный сон, что он сутенер и вписался в «прием», то он даже во сне позорно сбежал бы, потому что больше всего на свете трясется за себя и за сохранность своей шкуры.

Ну хватит рассуждений. Теперь — о Кате.

Катя ПАВЛОВА: ПЕРВАЯ КРОВЬ

Катю Павлову я встретил в девяносто третьем. К тому времени «Виола» развернулась в довольно кругую фирму, у нее появилась своя «крыша», которой раньше как-то не наблюдалось: брезговали братки проститутскими деньгами. А потом сообразили, что деньги остаются деньгами, неважно, от кого они достались, и подмяли под себя и эскорт-фирмы. «Виолу» крышевал, как это ни смешно, Котел. Тот самый, что так брезгливо разглагольствовал о моей матери и обо мне самом. Дескать, я «блядская масть». Хотя, быть может, он сам об этом и не знал, конкретно с фирмой дело имел некто Хомяк, один из его бригадиров, что ли. Это его настоящая фамилия была, а не погоняло. Хомяк, между прочим, тоже присутствовал на том памятном разговоре в бандитской конторе, когда меня обласкали «чмом» и «гнидой». Тот самый, что смахивал на жирного китайца.