Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

Он познакомился с Екатериной Георгиевной у инженера Карнацкого. Ефремов зашел к нему по делу и попал в разгар вечеринки. Приятель торопливо перебирал на письменном столе бумаги, а возле шаркали ноги танцующих, и Ефремов каждый раз слышал шуршание ее платья, - он сразу, войдя в комнату, увидел черноволосую, черноглазую женщину, с белыми полными руками. Приятель нашел нужные бумаги и, обдав Ефремова винным духом, сказал:

- Петр Корнеич, оставайтесь, - все свои ребята, куда вам спешить...

И Ефремов остался.

Он пил водку и смотрел на черноглазую женщину, а она укоризненно покачивала головой и, перегнувшись через стол, сказала: "Вы бы поели", - и эта забота была ему очень приятна. Потом он провожал ее; они молча шли по Пречистенскому бульвару, по шуршавшим под ногами сухим опавшим листьям и, подойдя к памятнику Гоголя, остановились. Ефремов показал пальцем:

- Звезды, знаете, я их только сейчас увидел, - и испуганно оглянулся на Гоголя: ему показалось, что писатель насмешливо кашлянул.

- Как пусто! - сказала она. - Ни души.

- Нетрудящийся да не ест. Завтра все работают, - ответил Ефремов и снова оглянулся на Гоголя.

Из-за памятника вышел милиционер и, внимательно посмотрев на Ефремова, пошел через площадь.

- Вот, оказывается, не пусто, - рассмеялась женщина. - Давайте прощаться.

Дома он разбудил Васильева: ему казалось, что ночи уже нет.

- Колька, вот женщина! Ну, вот, знаешь, говорят: король-баба спокойная такая, величавая, уверенная. Ничего не сказала, а у меня такое чувство, точно... Ну, сам не пойму какое...

Васильев сидел на кровати, сонный, лохматый, и недовольными глазами смотрел на своего друга.

- Ты пьян, - зевая, сказал он.

С тех пор Ефремов никогда не говорил со своим другом о женщине. Да, собственно, и говорить было не о чем - ни разу после того вечера Ефремов не встречался с ней. Лишь поздно ночью, ложась спать, он с удовольствием думал: вот завтра позвоню.

И вдруг вчера они встретились на Красной площади, оба спешили, и она сказала:

- Знаете, я с работы возвращаюсь по Рождественскому бульвару, вы меня там завтра подождите; пойдем вместе куда-нибудь. В шесть часов - вам удобно?

- Вполне, - сказал Ефремов, хотя в шесть часов он должен был встретиться с директором завода.

Закончив работу, он уехал к Васильеву, в институт, и они вместе пошли бульварами.

Ефремов оглянулся, желая перейти улицу, но в это время зажегся зеленый светофор; обгоняя друг друга, двинулись автомобили, полупустой автобус, покачиваясь, проехал через трамвайные рельсы.

"Сесть, что ли, с горя? Мест много", - подумал Ефремов.

Кто-то его тронул за плечо.

- Пойдемте, пойдемте скорей! - смеясь, сказала Екатерина Георгиевна и взяла его под руку. - У меня билеты к Завадскому. Через десять минут начало.

Ефремову казалось, что все восхищаются его спутницей: и спешащие к театру пары, и шофер такси, протирающий рукавицей стекло, и обмотанная платком женщина, молящим голосом предлагающая программу спектакля.

И правда, она была хороша, когда, немного запыхавшись, торопливо вошла в вестибюль театра. На черных волосах ее блестели крошечные капли воды. Она была хороша, очень хороша.

Ефремов мельком взглянул на себя в зеркало - короткий пиджачок, широкое бледное лицо. Рост, рост. Она была выше его на полголовы...

Они сели в восьмом ряду партера, и почти тотчас закрылась дверь и начал меркнуть свет.

Когда занавес поднялся, на сцене оказались французы, девицы и пожилой человек. Ефремов, приветливо улыбаясь, смотрел на них, - он сочувствовал и нервному толстяку-французу, и его веселой дочери, и хитрой горничной - все они, бесспорно, были отличные люди.

Ему было тепло и удобно сидеть, и казалось, что тепло, и удобство, и радостная тревога - все это произошло оттого, что красивая улыбающаяся женщина сидела рядом с ним.

- Ну как? - спросила она. - Я все боялась, что вас разбудят, очень громко кричал старик.

- Меня третью ночь вызывают на завод, простите, - сказал Ефремов, - а вообще, мне очень нравится, - я года полтора не был в театре.

- Нравится? Спать? - и она снова рассмеялась.

Они гуляли по фойе и разговаривали.

- Какая интересная у нас публика в тридцать третьем году! - говорила Екатерина Георгиевна. - Вот дама с голой спиной, а там - старик, в валенках, небритый; или тот - в гимнастерке с ремешком.

"Нетрудящийся..." - хотел сказать Ефремов и запнулся, вспомнив, что уже говорил это изречение осенью на бульваре.

- Очень тесное помещение, - проговорил он, - и планировка дурацкая.

- Да, вы ведь большой инженер, - сказала Екатерина Георгиевна. - Мне после того вечера про вас много рассказывали.

- Какой там большой! - сказал Ефремов и тревожно поглядел на буфетчицу в белом халате.

Он вспомнил, что оставил дома деньги.

Екатерина Георгиевна начала ругать пьесу, которую недавно смотрела.

- Она какая-то слабенькая, - сказала она. - Год, два поживет - и зачахнет. А пьеса должна жить пятьдесят, сто лет. И не могу понять почему: ведь у нас прекрасные летчики, химики, столько замечательных талантов! Вот про вас говорили, вы химик хороший...