Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

- Никита, сюда иди... сюда! - закричали с разных сторон.

Человек неторопливо шел, ловко продвигая свое большое тело между стульями и столами, пожимал огромной рукой десятки рук. Верно, так же уверенно и неторопливо он, полуголый, потный и черный, протискивался между тесными стойками в глубоком угольном забое.

Музыканты встали со своих мест и, провожая вошедшего глазами, заиграли марш. Все подняли кружки.

- Да, вот этот человек работает лучше всех! - задумчиво проговорил писатель. - Подумать только: первый рабочий в огромной рабочей стране!

- Рубенс! Рубенс! - сказал режиссер. - Только Рубенс, певец человеческой мощи, должен снимать ленту в Донбассе. Теперь-то я понял все. Это гармония силы! Вот все эти люди веками создавали великую мощь человечества. Они "владеть землей имеют право", и они ею завладели.

- Верно, товарищ! - сказал Ефремов и подумал: "А не зря деньги получают художественные ребята".

Ему было хорошо: он чувствовал себя победителем, эта весна была его весной, черт возьми! Он женился в первый месяц первой весны, весны, охватившей всю его страну. И ему казалось, что заводы так велики, и солнце так ярко светит, и так хорошо горьковатое пиво, все хорошо - оттого, что он, Ефремов, счастлив.

- Взгляните-ка, - сказал режиссер, - вот вам совсем неожиданное явление: хилый провизор, мастер клистиров и глистогонных средств, вошел в храм силы.

Ефремов посмотрел и радостно расхохотался.

- Гольдберг Миша! Гольдберг! - закричал он.

Маленький, тощий человек оглянулся и замахал руками. Режиссер с удивлением смотрел, как человек шел к их столу. Все, оказывается, знали его.

- Сюда садись, сюда! - говорили со всех сторон.

- Что ж, мы с тобой каждый день будем встречаться? - спросил Гольдберг, подойдя к товарищу.

- Выходит, да! А ты, брат, за этот месяц совсем какой-то зеленый стал.

- Работы порядочно: я ведь теперь и управляющий, и главный инженер.

- Ну, а вот товарищ думал, что ты провизор.

- Провизор? - Гольдберг весело посмотрел на режиссера. - Вы почти угадали: мой отец был провизором.

Режиссер улыбнулся и поклонился, прижав ладонь к груди.

Они выпили по кружке пива и поднялись наверх. В темном коридоре Гольдберг споткнулся, сердито сказал:

- Ну-ну, в шахте никогда не спотыкался, а здесь второй раз уже - гроб какой-то. И крысы здесь. Ты вот к нам на рудник приезжай, мы гостиницу построили! Сосной пахнет.

Они вошли в комнату. Ефремов распахнул окно.

- Ну что, надолго в наши края? Нового ничего? - спросил Гольдберг.

- Женился.

- Ты? Ну да?

- Ей-богу! Вчера или позавчера, вернее.

- А Васильев что?

- Что? Ничего.

- Что ты говоришь? Ну и как, что? - Гольдберг подошел к Ефремову и посмотрел ему в лицо: - Значит, не поедешь со мной? Спешишь обратно?

- Да уж сам понимаешь.

- На один день, а? Я тебе покажу замечательную шахту, стадион, сосны у нас растут, - ни у кого не растут, а у нас - да - песок подсыпаем. А какая весна у нас! Честное слово, поедем, я глазам своим не верю: это же первая настоящая весна в Донбассе! Ты понимаешь - весна всюду! Под землей весна! Ну, хоть переночуешь у меня, а?

- Нет, брат, как-то не могу.

- Я вижу, что не можешь, - и по глазам, и по голосу, и по носу видно...

Ефремов мотнул головой и рассмеялся.

- Ты лучше в Москву приезжай, я вас познакомлю. И жену свою привози. Домами будем встречаться.

- У меня ушла жена, - сказал Гольдберг и покашлял. - Когда я вернулся из Москвы, ее уже не было, письмо оставила и шкафы все оставила, а сама уехала.

Он подошел к раскрытому окну, долго смотрел на весеннюю полную холодных огней ночь. Ефремов положил ему руку на плечо.

- Ты прости, Миша, я не знал, - тихо сказал он.

Гольдберг рассмеялся:

- Ну-ну, брось! У тебя такое удивленное лицо, как у того человека, который меня принял за провизора. Теперь - что, а в первое время вот чувствую: не могу - и все.

V

Лена замечала, что мать изменилась. Она заметила это сразу, еще на вокзале, когда, подбежав к Екатерине Георгиевне, закричала:

- Мама, мама, я научилась прыгать на одной ножке! - и мать рассеянно ответила:

- Идем, доченька, дома обо всем расскажешь.

Дома мама вела себя, как случалось вести себя однажды Лене, когда, оставшись одна, она решила убрать комнату и разбила круглое зеркало. Она легко раздражалась, беспричинно лезла целоваться, два раза плакала.

Утром, когда мама ушла на работу, вошла соседка, Вера Дмитриевна, старшая по квартире, и рассказала Лене, что мать выходит замуж.

- Вы врете, - сказала Лена.

- Сироточка бедная, не вру я, сама все своими ушами слышала, говорила Вера Дмитриевна и гладила Лену по волосам.

Потом она сказала Лене, какое теперь время: женщины поживут с мужем год-два, народят детей - и разойдутся, а бедные младенцы мучаются и терпят.

- Вот чем твой папаня плохой? - спрашивала Вера Дмитриевна. - Молодой, красивый, устроенный хорошо, а она его кинула, а этот, второй, - маленький, невидный, против твоего папы он ничего не стоит. Зачем она папу твоего мучит?