Несколько жизней Алекса Гормана. Повесть-фантасмагория

Вспаханную землю он сначала бережно разминал в своей грубой руке, долго рассматривал, принюхивался, а потом пробовал на вкус. (Так смакуют свежеиспечённый хлеб – блаженно причмокивая!)

И уже после всех этих мистических манипуляций и «трапезы», старик объявлял – какие конкретно удобрения потребуются для этого урожая…

Словосочетание «Fuck you» заменяло старику всё! – и радость, и горе, и ненависть, и удивление!

По своему мировоззрению Уильям был закостенелым ретроградом.

Всё новое его невероятно раздражало, злило и даже бесило: газет и книг он не читал, а телефон, радио и телевизор называл «дьявольскими аппаратами». По большому счёту, все социальные и политические интересы старика Маккарти ограничивались только лишь рыночными ценами на фураж, молоко и мясо.

Кстати, о политике он говорил своим работникам так:

– При любой власти люди всегда будут есть хлеб с мясом и запивать это молоком. Так что, Fuck you, господа ленивые избиратели! Отрывайте от шезлонгов свои толстые задницы – сегодня я ваш Президент!

Наш «Президент» редко с кем-нибудь общался, и никто никогда не видел даже тени улыбки на его постоянно хмуром лице.

Своим дочерям и работникам, во главе со мною, он с вечера отдавал приказания, а на следующий день проверял – всё ли выполнено.

Если что-то было не так (а, по его мнению, такое случалось ежедневно!) Маккарти голосил на всю округу, как тысяча иерихонских труб, и грозился стереть в муку бездельника. Впрочем, не было случая, чтобы он кого-нибудь ударил.

Старик Уильям не был воинственным мизантропом, но иногда мне казалось, что он не любит людей настолько, что презирает даже самого себя, за то, что Бог (по явной оплошности!) создал его в человеческом образе.

Зато с лошадьми, коровами и быками Уильям Маккарти подолгу с удовольствием о чём-то шептался. Они ему что-то отвечали, а Уильям гладил их, заглядывая им в глаза, и улыбался.

Бывали моменты, когда он даже горячо спорил со своими животными, но всё-таки чаще соглашался с их мнением по тому или иному поводу.

Когда старик неохотно возвращался к людям – он заметно мрачнел, всем своим брезгливым видом показывая: «О чём с вами-то можно поговорить?»

Не без гордости замечу, что я был единственным исключением – со мною Маккарти изредка откровенничал на различные темы, отвлечённые от ковбойского быта, но при этом старик ежеминутно озирался по сторонам, как заговорщик. А вдруг кто-нибудь увидит и услышит, что он умеет общаться с людьми не только о своих животных и урожае! – для него это было чуть ли ни позором!

Но постепенно наше общение вошло для Уильяма в привычку, и он уже не озирался по сторонам и не стыдился этого – разговаривал со мною хоть и не часто, но легко, без заговорщицкого полушёпота.

Сварливому старику не нравилось только то, что я, даже валясь с ног от усталости, не забываю о своем самообразовании.

Действительно, за эти годы почти все свои деньги я тратил на художественные книги, документальную литературу, учебники и энциклопедии.

В молодости я ничего не видел и не знал, кроме хоккея. А теперь, в редкие часы отдыха, я жадно проглатывал книгу за книгой, и за несколько лет изучил громадное количество мировой классической литературы, а также научных трактатов по психологии, философии и всемирной истории.

Иногда, застав меня за чтением и конспектированием, Маккарти, как бы невзначай украдкой подсматривал – чью книгу я изучаю, а потом ворчал:

– Ну? Что там твой Хемингуэй пишет про удои? Ничего? Так о чём же пишет этот бездельник?..

или

– Эй, Шопенгауэр (это он мне), завтра объезди нового жеребца. Fuck you! Да мантию не забудь надеть – он тебя без мантии не подпустит…

или

– Крышу в сарае надо перекрыть – прохудилась… Если один не сможешь – попроси помочь своего дружка Диккенса…

Всех писателей он считал безнадежными лентяями и фантазерами, не знающими настоящей жизни, полной будничных трудностей. Он клял «проходимцев»-писателей («Fuck you!») на все лады, мечтая выбить из меня эту бесполезную блажь – чтение книг.

Однажды я не утерпел и сдержанно возразил:

– Человек – это сумма прочитанных им книг!

Его почему-то поразила эта мысль, как гром среди ясного неба! Он даже не сматерился.