Нескучная классика. Еще не всё

С. С. Юрий Николаевич, вы о балете знаете все, и удивить вас сложно. Когда в последний раз вы чувствовали восхищение или восторг от того, что видели?

Ю. Г. Я как-то затрудняюсь сказать. Какие-то вещи мне, безусловно, даже нравились, но сейчас трудно ответить.

С. С. Скажите, пожалуйста, усталость от профессии не наступает?

Ю. Г. Нет, от профессии нет. Возраст немножко дает себя знать, да. А от профессии не устал, да и интерес к делу не иссяк, так что я с удовольствием им занимаюсь.

С. С. А на чём зиждется ваша феноменальная, как кажется со стороны, способность не реагировать на обиды и упреки, на неблагодарность и зависть?

Ю. Г. Не знаю. Вот я такой. Вот и всё. Как это сказать? Характер, наверное.

С. С. Я знаю, что вы очень любите литературу, любите живопись. Вам никогда не хотелось взять тему литературную и положить её на музыку, которая изначально не была написана для балета?

Ю. Г. Ну почему же, а тот же “Иван Грозный”?

С. С. Но вы взяли Прокофьева?!

Ю. Г. Но это же не балет, это была музыка, написанная к фильму Эйзенштейна. Что еще? Нет, это, пожалуй, единственный пример. Не складывалось как-то. А знаете, что у меня становится стимулом для желания поставить балет? Либо какое-то литературное произведение, либо музыка. Вот я хотел поставить “Мастера и Маргариту”, мне страшно это произведение нравилось. И мы с Кшиштофом Пендерецким собирались делать спектакль, но не получилось, потому что я ушел из театра, и Кшиштоф сказал: “Я без Григоровича не буду”, разорвал договор и ушел. Но чаще стимулирует музыка, как было с музыкой Прокофьева к “Ивану Грозному”. Прокофьев самостоятельного произведения из нее так и не сделал. Зато он разрешил Абраму Стасевичу, дирижеру, который записал музыку к фильму, сделать ораторию “Иван Грозный” с участием чтеца. Музыка мне страшно нравилась, но я даже и не думал… А тут пришел ко мне Стасевич и говорит: “Мне кажется, это может стать балетом. Как вы думаете? Давайте попробуем”. Ну, мы начали пробовать, да так случилось, что Стасевич, к несчастью, умер. И тогда Михаил Иванович Чулаки продолжил развивать эту идею. Мы, кроме музыки к фильму, и другие опусы Прокофьева использовали – ораторию, из Третьей симфонии фрагменты, из кантаты “Александр Невский”. И сделали балет. А больше не приходилось. Надеюсь, что еще поставлю что-нибудь такое.

С. С. Самый последний вопрос. Если не хотите, можете не отвечать. Говорят, у царя Соломона было кольцо с надписью “И это пройдет”. Мы привыкли ассоциировать царя Соломона с этой фразой. А у вас есть девиз в жизни?

Ю. Г. Никогда не думал. Как-то не был запрограммирован на девиз какой-то. Вот жизнь, как она есть, я ее так и воспринимаю. Часто, когда меня о чем-то таком спрашивают, привожу стихи Хайяма, который замечательно сказал:

Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь,
Потом – невязка в чувствах началась.
Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!
Но замысел неясен: где же связь?

Если хотите девиз – вот, пожалуйста. Смысл, вернее, не девиз. А о смысле жизни, по-моему, никто не сказал лучше.

С. С. Но, мне кажется, вы угадали мой замысел, по крайней мере, смысл моего вопроса. Хорошо мне подыграли. Спасибо большое.

Ю. Г. Спасибо, Сати. Спасибо за приглашение. С вами было очень приятно беседовать. Не всегда интервьюеры знают предмет, о котором берутся рассуждать. А с вами мы говорили на одном языке, профессиональном. Вот это мне приятно.

Саундтрек

Д.Д. Шостакович. “Золотой век”.

С.С. Прокофьев. “Иван Грозный”.

П.И. Чайковский. “Лебединое озеро”.

Владимир Васильев Неразделимые

XX век в России оказался необыкновенно щедрым на великих балерин. Тамара Карсавина, Анна Павлова, Галина Уланова, Майя Плисецкая и, конечно же, ярчайшая, негасимая звезда – Екатерина Максимова.

Екатерина Максимова и Владимир Васильев в балете “Щелкунчик” – это мое первое детское воспоминание о балете. Лет в девять, во время первой поездки с родителями в Москву, меня повели в Большой. Могла ли я тогда представить, что пройдет чуть меньше двадцати лет и я близко познакомлюсь с этими небожителями!