Несломленная

Мои агенты пытаются минимизировать ущерб, а Tennis Australia – не позволить скандалу разгореться еще сильнее. Джефф и Джон уводят меня на разговор в маленькую комнату перед традиционной предтурнирной пресс-конференцией. Они считают, что лучше всего будет, если я публично заявлю, что не считаю сетку подстроенной. С моим возвращением под югославский флаг уже ничего не сделать, но они призывают меня попытаться спасти остатки моего доброго имени.

Мы забиваемся в комнату вместе с представителем WTA, и они спрашивают мое личное мнение. Я отвечаю, что не считаю жеребьевку нечестной. Они добры ко мне и полны сочувствия. Они понимают, что это все мой отец. Джон вздыхает с облегчением и предлагает мне прямо так и сказать журналистам.

– Сможешь сделать это, Елена? – спрашивает он.

– Да, да, да. Я сделаю, – киваю я в ответ.

Но, говоря это, я понимаю, что не до конца с ним честна. Если я скажу правду, меня ждут ужасающие последствия. Он меня изобьет и, возможно, выкинет из дома. Мне вспоминается, как он не пустил меня домой на Уимблдоне. Куда я пойду? И что будет с Саво и мамой? Мысленно я мечусь, но я связана. Я полностью согласна с ними: нужно сказать австралийским болельщикам, что с сеткой все в порядке. Но я застряла между двумя своими жизнями. Память возвращает меня к избиению в Торонто. Я не могу даже допустить мысли о том, чтобы публично вступить в противоречие с отцом.

Я занимаю свое место на пресс-конференции. «Я первая ракетка Австралии, и мне играть с Линдсей Дэвенпорт… Это одна из причин моего решения, – говорю я. – Кроме того, я недовольна тоном газетных статей».

Джон МакКарди не верит своим ушам. Вместе с изумлением на его лице беспокойство и грусть. Джефф Поллард и директор турнира Пол Макнами выглядят примерно так же. Мне тошно.

* * *

По всей стране мы с отцом открываем выпуски новостей и занимаем первые полосы газет. Перед нашими лицами постоянно камеры. За нами по пятам следуют ежедневные шоу Today Tonight и A Current Affair. Докичи опять стали главными шоуменами Большого шлема.

Отец озадачен: «Почему они подняли из-за этого столько шума? – не понимает он. – В этом нет ничего особенного».

Вообще-то, есть. Это самое ужасное, что мы могли сделать по отношению к этой стране, которая так нам помогла и поддержала меня на пути к моей теннисной мечте. Tennis Australia с самого начала всячески нам помогала, невзирая на поведение отца. И он давит им на больное: что их главная теннисная надежда со времен Ивонн Гулагонг будет выступать на их же «Шлеме» под чужим флагом. Из-за него я оказалась в самом невыносимом положении. Ничего ужаснее я представить не могу. Это пытка.

Я выхожу играть с Линдсей на Арену Рода Лэйвера. «Сделай это ради Австралии!» – кричат с трибуны. И я отлично понимаю, что этот призыв обращен к Линдсей.

«Встречайте – Елена Докич из Югославии», – гремит на весь стадион голос диктора. Трибуны встречают это объявление громким свистом и редкими аплодисментами. Позднее я узнаю, что я первый игрок Australian Open, которого освистали при выходе на центральный корт.

Это самый ужасный день не только в моей карьере, но и во всей жизни. Нет ощущения тяжелее, чем когда люди, которые раньше всем сердцем желали тебе успеха, теперь тебя презирают. Я чувствую, что всех подвела. И хотя я прекрасно понимаю, почему они на меня свистят, эта ситуация меня ломает. Я стою на центральном корте и не могу заставить себя думать о теннисе.

Я проигрываю Линдсей 6:4, 4:6, 3:6, хоть и играю нормально.

В раздевалке после матча меня накрывает. Я рыдаю во весь голос и не могу остановиться. Линдсей находит меня и подходит обнять. Я не могу даже разговаривать, так мне погано и дерьмово. Мне так грустно, что я не могу даже выразить это словами, но я очень признательна Линдсей за то, что она пришла меня проведать. Я хочу поблагодарить ее за попытку меня утешить. За то, как достойно она держалась на корте, несмотря на то что враждебная атмосфера явно ее напрягала. Я вижу, что она мне сочувствует. Но я не могу даже сказать ей спасибо, потому что меня трясет от рыданий. Я так никогда ей этого и не сказала, я всегда буду благодарна ей за ее великодушие.

На пресс-конференции она говорит, что никогда не участвовала ни в чем более ужасном.

Потом с красными от слез глазами к журналистам выхожу я. Я делаю глубокий вздох и говорю, что не удивлена приемом. Было нормально. Я ожидала, что будет хуже. Я довольна тем, что на равных боролась со второй ракеткой мира, и меня теннис сейчас интересует больше, чем что бы то ни было.

Абсолютная хрень. Я чувствую себя полным дерьмом.

Я наивно полагаю, что хуже уже не будет, когда репортер приводит слова моего отца – о которых я не знала, – что, даже если бы я обыграла Линдсей, дальше выступать на турнире я бы не стала. «Все, хватит с меня, – думаю я. – Дальше потакать этому бреду сумасшедшего я не буду». Так что тут я срезаюсь.