Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

– Можете ли вы рассказать, как отнеслись к самоубийству вашей сестры Марины? Какие, по вашему мнению, были причины?

– До самого последнего времени я была уверена, что причина одна – ее шестнадцатилетний сын. Дочь была похожа на отца, Эфрона. А сын Георгий – она звала его Мур, как кота, – похож был на Цветаевых характером, всем. Марина его обожала. В шестнадцать лет он был совсем взрослый человек. В Москве, которую им с началом войны пришлось покинуть, шла эвакуация, у него был свой круг. Когда они приехали в Елабугу, Мур ей заявил, что учиться здесь, «в этой дыре», как он выразился, не будет. И даже прозвучали такие жестокие слова: «Кого-то из нас вперед ногами отсюда вынесут». То есть пригрозил ей самоубийством. И тогда она решила, что должна поспешить это сделать сама, чтобы он жил. Так я думала. И это, несомненно, одна из причин и, может быть, главная. А в последнее время стало известно, что в Елабуге, где ей не давали работы, жилья, всячески притесняли, ее пригласили в КГБ и предложили сотрудничать. Тогда она поняла, что, если откажется, поставит сына в трудное положение, а согласиться – невозможно. В ее последнем письме (предсмертном) была такая загадочная фраза: «Я попала в тупик», – после этого и произошло самоубийство[1]. Собираясь возвратиться в Россию, Марина даже представить не могла, что я в лагере. Это скрыли от нее муж и дочь, которые уже были здесь, опасаясь, что она не поедет, – знала, что политикой я никогда не займусь, значит, попала в заключение – зря.

Колесико моего магнитофона крутится, бесстрастно записывается каждое ее слово, в том числе и вопросы, обращенные ко мне, например, читать то или иное стихотворение и в каком порядке.

Мне кажется, она не видит зал, и мощное его дыхание едва ли слышит. Скорее, только догадывается по яркому свету юпитеров о том, что она в центре внимания. А зал? Как передать эту атмосферу разрастающейся любви? Зал, начавший с любопытства, – не каждый день здесь бывают такие гости: девяностовосьмилетняя писательница из России, прошедшая лагеря и ссылки, – с каждым новым ответом все более проникается восторгом сопричастности.

Больше часа продолжалось ее выступление. Лента в магнитофоне остановилась, и мне в напряженной тишине, с которой зал слушал ее, неловко было щелкать крышкой и переворачивать кассету. Теперь жалею об этом, потому что шквал аплодисментов остался незаписанным.

Люди стояли в проходах, не расходились, аплодировали. Потом возникло стихийное движение из задних рядов амфитеатра к сцене. Словно хотели убедиться, что этот комок жизни и стойкости – не плод их воображения, а реальный человек. Возможно, это был час триумфа и признания. То, к чему она всегда относилась с иронической улыбкой.

Мы вышли в фойе вместе с тесным кругом обступивших ее, к ней тянулись руки с голландской книгой Марины с просьбой оставить автограф. Ей принесли стул. Она села и стала надписывать книги. И вдруг я увидел в ее руках книгу «Моя Сибирь» с потрепанной обложкой.

Книга эта здесь не продавалась, ее принес с собой молодой человек, как выяснилось, по фамилии Кунин. Прорвавшись к А.И. сквозь тесное кольцо, он сбивчиво рассказывал почти невероятное. Служил в армии под Москвой. Доведен был до такой грани, что уже собирался покончить с собой. Случилось так, что в библиотеке воинской части ему попала в руки «Моя Сибирь». Был потрясен. Женщина, оказавшись в тюрьме, потом в ссылке, выжила, не впала в отчаяние. Ее пример настолько его воодушевил, что он поверил в собственные силы, в то, что сумеет выстоять.

История могла бы показаться почти святочной, если бы сейчас на коленях у А.И. не лежала эта книга с затертой обложкой, проделавшая долгий путь из России.

Ее фотографии на следующий день обошли голландские газеты, запечатлев склонившуюся над книгой голову и сухую, покрытую рельефными венами руку с пером над развернутой страницей.

В один из вечеров мы возвратились в гостиницу довольно поздно. Шли по коридору к своим комнатам, и неожиданно я увидел на стене картину Сальвадора Дали с циферблатами часов, развешанными как блины на ветке дерева.

Я обратил на нее внимание Анастасии Ивановны. Она уже прошла вперед, но вернулась и с какой-то гримасой недоверия, приблизив к картине лицо, стала рассматривать изображенные предметы, потом, не оборачиваясь ко мне, все еще вглядываясь в картину, со скукой в голосе сказала:

– И что все это значит?

– Ну, вероятно, относительность времени, его текучесть, непостоянство…

Мне уже приходилось когда-то читать историю создания этой картины, одной из самых известных работ Сальвадора Дали. Дело было так: в тот день Гала, жена Дали, с кем-то из приятелей отправилась в кино, а его почему-то оставили дома.

Вот сидит он за столом. Печалится.