Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

Невозможно было оторваться от толстого стекла, отделявшего ту давно ушедшую и так реалистично воссозданную жизнь. И мнится, будто не составит труда раздвинуть стекло, шагнуть внутрь и оказаться там, в начале прошлого века, молниеносно подать хирургу скальпель… Операционная сестра уже держит наготове кровоостанавливающие зажимы, чуть съехавший набок ранорасширитель поправляет ассистент. Он стоит почти спиной к зрителю. В слегка разъехавшиеся полы длинного, с тесемками халата можно увидеть подтяжки, удерживающие выше талии добротные, в пунктирную полоску брюки. А ниже – высоко зашнурованные темные ботинки. Где-то я уже встречал эти крупные черты лица, круглые очки в роговой оправе, дужки которых связаны сзади резинкой, чтобы очки гарантированно не свалились в операционную рану.

Совсем не так одеваются в современных операционных. Теперь хирурги стремятся создать атмосферу непринужденности, надевают на головы легкомысленные шапочки с бабочками или жуками, или еще с какой-нибудь живностью, а под халатом или вместо него – зеленая роба с глубоким вырезом на груди, из которой выглядывают завитки шерсти настоящего мачо. Наверно, именно так будет выглядеть когда-нибудь инсталляция нынешней операционной. И какой-нибудь человек из будущего прильнет к стеклу, разглядывая наших современников с их неуклюжими роботами «да Винчи», телевизионными камерами, встроенными в операционную лампу, транслирующими ход операции на другой конец земного шара, наркозными аппаратами, напичканными электроникой, – и улыбнется устаревшей медицинской технике предков.

Но – увы! – время поджимает, и мы движемся дальше по коридору до следующей ниши. Оттуда уже доносится шум водопада с разлетающимися во все стороны брызгами, причудливые растения покрывают мокрые камни.

А еще дальше, через полсотни метров, перед нами в стене довольно неожиданно возникает панорама пустыни с песчаными барханами и юркой ящерицей на переднем плане, а на дальнем – застывший караван верблюдов…

На обратном пути я еще раз окинул прощальным взглядом операционную. Все персонажи сохраняли прежние позы. Кажется, ничто не изменилось за время моего недолгого отсутствия. Разве только немного съехала марлевая маска с лица хирурга, обнажив розовато-кукольный коротковатый нос, на котором сидели всё те же круглые очки в роговой оправе. Тут-то мне и вспомнился знакомый хирург одной московской больницы по фамилии, впрочем, неважно… с большой коротко стриженной головой и похожими очками. В нем присутствовала та располагающая надежность, которую пациенты чуют за версту. Не знаю, как утрехтский хирург, а наш доктор под горячую руку может еще и рявкнуть, если ассистент замешкается или подаст не тот инструмент.

* * *

Листаю блокнот и останавливаюсь на записи, когда-то сделанной моей рукой.

Понедельник, 6 июля 1992 г. Посетители протестантской церкви в центре Амстердама на берегу канала стали свидетелями необычной картины. Сухонькая старушка в пальто и шерстяной шали, несмотря на духоту летнего дня, с трудом став на колени, коснулась лбом холодной каменной плиты. Это был земной поклон русской писательницы Рембрандту ван Рейну. Именно здесь он был похоронен на деньги церкви.

Часом позже такой же низкий поклон был отдан Анне Франк, еврейской девочке, прятавшейся во время оккупации немцами Голландии в убежище и погибшей в концлагере. Ее дневник опубликован на многих языках…

И как-то все больно всколыхнулось, как будто записанные мной когда-то строчки повернули время вспять. Я снова увидел этот день, проведенный вместе. Вспомнил Анастасию Ивановну, поникшую, скорбно стоявшую на коленях и молившуюся возле памятника Анне Франк, и как мы с Татьяной Дас помогали ей подняться. И этот жаркий солнечный блеск во влажном воздухе и близость канала…

В довершение всего из последних страниц блокнота вдруг выпорхнули прятавшиеся между ними, нисколько не поблекшие небесно-голубые посадочные талоны, отпечатанные на тонком картоне с эмблемой KLM и неожиданным написанием наших фамилий: Tsvetaeva и Gurfinkel, а также датой и временем полета. И это вновь во всех осязаемых подробностях возвратило в те уже далекие, исчезающие в дымке памяти дни.

Северное море в июле. Наш последний день в Голландии. Мы ехали сюда из Амстердама через Гарлем.