Пока мы катались по Женеве, Дани успел рассказать нам, что его друзья Нур и Али в свое время решили перевести «Коммунистический манифест»
Сандра оказалась миниатюрной женщиной-девушкой под стать Дани и своему Фиату. Выражение лица озабоченное, то и дело поглядывает на часы, пока Дани показывает нам свою комнату, книжные полки, прогнувшиеся под тяжестью томов Большой Советской энциклопедии, привезенных им из Москвы. Пора было ехать в кафе, где собрались ее сотрудники и где нас ожидал традиционный швейцарский
– Да бог с ним, – успокаивал я его, – найдет он себе еду. Съест какую-нибудь мышь.
Дани посмотрел на меня укоризненно и даже осуждающе. Мы облазили все закоулки в кухне: на подоконниках, в холодильнике, в ящике буфета для вилок и ложек – открывалки нигде не было.
– Съезжу в магазин, куплю новую, – сказал он обреченно.
Дани уже направлялся к машине, когда его осенило. Он вернулся, подошел к лабрадору, сочувственно глядевшему на него, и внятно спросил:
– Где открывалка?
Пес лизнул его в руку, поскреб лапой по своей подстилке и тут же, стуча когтями по паркету, вернулся к нам с открывалкой в улыбающейся пасти. А следом принес еще и кошачьи консервы в запечатанной банке. Что он там с ними делал – непонятно. Играл? Учился открывать банки самостоятельно?
Швейцарское фондю – плавленый сыр – это нечто совершенно не похожее на то, к чему мы привыкли. В России в те годы редко кому не доводилось попробовать плавленые сырки в треугольной упаковке из фольги. Обычно они считались ходовой закуской на скорую руку, своеобразный аккомпанемент к портвейну или к водке. Здесь всё не так.
Дорогой Дани вкратце объяснил нам, как готовят фондю в Швейцарии. Грюйер, Эменталь, Пармезан – эти сорта сыра с громкими именами предварительно измельчают на терке. В расплавленный сыр добавляют молодое виноградное вино, лимонный сок, немного мелко порубленного чеснока. Белый хлеб режут и слегка подсушивают. Обязательно должна быть вишневая водка. Специальной узкой вилкой накалывают кусочки хлеба и… Остальное увидите сами, на месте, сказал Дани, загадочно улыбаясь.
На длинном столе располагалось несколько продолговатых хромированных приборов с колышущимся лиловым пламенем от фитилей спиртовок, установленных под их днищами. Рядом в небольших тарелках высились горки кубиков белого хлеба. Здесь же в центре выстроились в ряд несколько рюмок, больше похожих на стаканчики для лилипутов, с вишневой наливкой, куда надлежало макать хлеб, прежде чем погрузить его в расплавленный сыр.
Вокруг стола разместилось человек двенадцать–четырнадцать, сплошь молодежь. Был среди них русский – Николя, по фамилии Белогоров, русый, с очень светлыми, как морская вода, глазами, из семьи эмигрантов первой волны, кое-как, смущаясь и запинаясь, говоривший на языке предков. Он пересел к нам поближе и задавал плохо сформулированные вопросы о перестройке, спрашивал, чем все
Из всех представлявшихся я запомнил только его и Доминика Петипьера. Уж очень складно звучали его имя и фамилия. Пети – маленький в переводе с французского. Маленький Пьер – Петя. На самом деле он был отнюдь не мал, роста выше среднего. Сидел как раз напротив, внимательно нас разглядывал. Вокруг говорили по-французски. Неожиданно Доминик, жуя хлеб с сыром, сообщил, что у него дома под кроватью есть автомат…
– Зачем ему автомат? – спросил я у Дани.
– А у вас, у русских, разве нет свой личный
– А кто же это может внезапно, ни с того ни с сего напасть на Швейцарию, нейтральную страну? – спросил я. – Ближние соседи? Франция, Германия едва ли…