Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

В десять вечера в вагоне отключили свет. Проводник, как потом выяснилось, студент ИНЯЗа, предупредил: в 5:30 поднимут – граница.

После дня сборов, маеты засыпаю мгновенно.

Ночью перебегающие из угла в угол тени. Просыпаюсь, не сразу понимаю, откуда этот ритмичный упругий гул. Отрывистый стук в дверь. Контуры проводника на ярко освещенном фоне дверного проема.

– Через сорок минут проверка. Умывайтесь. Приготовьте паспорта.

Еще нет пяти. Сидим умытые, в темноте.

Все тот же упругий гул колес, но теперь уже какой-то дергающийся. Поезд останавливается.

Громкий топот сапог по коридору. В нашем купе вспыхивает яркий свет – все лампы одновременно. Отрывистые команды.

– Всем выйти в коридор.

Пограничники с каменными лицами подозрительно рассматривают наши новенькие заграничные паспорта, на мгновение вскидывают взгляд на наши лица. Мы ли это? Да, это мы. Точно? Ну как сказать, всё же похожи – натянутая шутка. Лица проверяющих чуть смягчаются.

– Валюту везете?

– Везем.

– Сколько?

Страшный вопрос.

– Показать?

– Не надо.

Видимо, мизерность названной суммы этому причиной.

Быстро пробегают взглядом, обшаривают все подозрительные закоулки и щели. И, топоча, уходят в соседнее купе. Потом в следующее. Вскоре из середины вагона доносится женский вскрик: «Вы мне испортили вещь. Вы не имеете права!», потом оттуда высунулся пограничник в пуху и перьях, кликнул проводника. В коридор, протиснувшись сквозь узкую дверь купе, вышла заплаканная пышная брюнетка с распоротой подушкой. Оставшиеся в коридоре, еще не проверенные, тревожно переглядываются. После проводник шепнул – подушку она привезла с собой из дома, а в ней обнаружили – ой-ёй-ёй! Так и не понятно, что. Какие-то чайные ложечки.

На границе переход с широких рельс на узкие европейские. Наш вагон закатывают в депо. Мощные домкраты медленно, почти незаметно для сидящих внутри поднимают его, советские колеса выкатывают, подводят новые, европейские. В сумраке депо в окно видно, что рядом колея узкая, как детская железная дорога. А на путях столпотворение колес, одних только колес на осях, без вагонов, какой-то сюр.

Тем временем посветлело. Очень заметно, что мы уже в другой точке Земли, отличной от московской. Ослабевшее солнце сквозь легкие облака. Холодно. Поезд не спеша приближается к границе. Вспаханная полоса. Буг. Целая флотилия диких уток. Понятно, в приграничных районах стрелять, охотиться не разрешено.

И сразу за Бугом – Польша.

Здесь новая проверка. На границе в вагон входит светлоглазый пограничник в форме цвета выгоревшей на солнце, поблекшей травы, с автоматически учтивыми фразами.

– Дзень добжи. Паспорту прошу.

Короткий оттиск на странице паспорта «Въязд» и – «До видзення».

– До видзення, – с радостью отвечаем, копируя интонацию.

На вокзале в Варшаве суета, пшикающая речь. Все что-то продают. Тревога и озабоченность на лицах.

В Берлин прибыли засветло, наш вагон с гордой надписью: «Москва – Женева» отцепили, и он, как заблудившийся путешественник, одиноко стоит вдали от вокзала у развилки трех дорог, не зная, по какой ехать…

– Бумс!

Вагон дернулся. Метнулся горячий чай в подстаканниках. Яйцо соскочило со столика на пол, но не разбилось.

Проводник просунул голову в купе.

– Все в порядке? Всё цело?

5

Прицепили, едем. В Западном Берлине никто не выходит. Предупредили: стоим две минуты.

А где же Стена? Хотя бы глянуть, как она выглядит.

– А вы не заметили? – отвечают попутчики. – Серая такая…

– Неужели проехали? – Мне она представлялась высотой в несколько десятков метров с бойницами и зубчатыми навершиями.

– Да, проехали, – подтвердил проводник.

В поезде случилась такая история. Кто-то из попутчиков подсказал, что в соседнем вагоне, к которому нас прицепили, есть буфет, там можно купить сэндвичи, кока-колу, сигареты «Мальборо» и много чего еще. И я отправился туда с немецкими купюрами в кармане. Дождался своей очереди. Продавец – худощавый сумрачный холерик – все заказанное выложил на прилавок. Я полез в карман расплачиваться и, когда вытащил свои честно заработанные пфенниги, он вдруг испугано проблеял «Ни-ихт…» и отодвинул от себя гэдээровские деньги.

– Карл Маркс, – сказал я, размахивая купюрой с портретом заросшего бородой «основоположника». – Капитал!..

– Wir akzeptieren nicht…Р повторил он еще раз и, неприязненно сощурившись, добавил: – Dollar, Franken akzeptiert! (Мы не принимаем… Принимаем только доллары и франки!)

Очередь зашумела. Я явно задерживал желающих сделать покупки. «Валюта» у меня была во внутреннем кармане, застегнутом английской булавкой. Но я решил не тратить ценные швейцарские франки на пустяки, к тому же неловко было прилюдно отстегивать английскую булавку, извлекать деньги. С позором возвратился в свое купе с Карлом, уверенно глядящим с немецкой банкноты в грядущий коммунистический рай, где не будет денег вовсе, а только труд по желанию и для удовольствия. Фридрих со своей купюры глядел не так уверенно. Стоявшая позади меня дама средних лет благосклонно улыбалась.

Через несколько минут в купе постучали.