Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

В горах штата Юты. Тяжело груженная углем машина, задыхающаяся, как астматик, стоит с разинутым капотом. Время от времени ей дают передышку, чтобы охладить двигатель. Шофер – студент Джон Дауни, подрабатывающий на летних каникулах, неожиданно увидел спускающегося с горы человека в шортах с сачком в руке. Он поприветствовал его и спросил, каких насекомых он ловит в этих местах. Человек с сачком только пристально глянул на незнакомца и молча продолжал свой путь. Джон крикнул ему: «Я тоже коллекционер! Собираю бабочек». В ответ прохожий только приподнял бровь. Как раз в этот момент над дорогой пролетела красивая бабочка с ярким окрасом крыльев. «Что это?» – спросил он вдруг строгим голосом. Студент-биолог и шофер по совместительству от неожиданности замешкался и назвал бабочку неправильно. Пролетела еще одна, такая же. И еще одна. Тут уж он напряг изо всех сил память, чтобы не ошибиться в названии. К его удивлению, странный человек с сачком, услышав правильный ответ, остановился, подал руку и представился: «Владимир Набоков».

Эта история с бабочками и шофером-биологом имела неожиданное продолжение.

Брайан Бойд, биограф и исследователь творчества Набокова, в своей великолепной книге «По следам Набокова» рассказывает, что в 40-х годах писатель, завершив свою монографию об открытой им разновидности бабочек-голубянок, подарил черновики своей работы этому самому Дауни, с которым судьба свела его на горной тропе. Это помогло молодому человеку определиться со своей специальностью. А его последователи в память о Набокове давали вновь открытым разновидностям голубянок имена набоковских литературных персонажей: Гумберт, Лолита, Лужин, Пнин, Ада… Легко представить бабочку «Лолита», перепархивающую с цветка на цветок. А бабочки Пнин, Лужин? Это уже, скорее, какие-то жуки с бронзовыми доспехами. Гумберт – и вовсе слепень, выкусывающий мгновенно лунки в коже…

Волшебство и Набоков. Это проглядывает даже в его «Письмах к Вере»[21], хотя в большинстве своем их эпистолярный стиль иной и временами однообразен из-за повторяющегося из письма в письмо потока нежных слов и заверений – где был, что ел, с кем встречался, – никакой магии. Но ведь письма и не предназначалось для посторонних глаз. Они замечательны своими живыми зарисовками.

Тут и портреты русской эмиграции в Париже и в Берлине. Бунин и Алданов, Ходасевич и Берберова, и многие, многие другие, и, конечно, Фондаминский, организовывавший литературные вечера, материально поддерживавшие молодого автора.

…Ильюша, Илья, Фонд, Фондик – все эти ласковые уменьшительные относятся к нему, к Фондаминскому. А еще Набоков называл его ангелом, который помог ему и Вере с их сыном выбраться из Германии, охваченной нацистским кошмаром. Ему он доверил часть своего архива, отправляясь в эмиграцию. Но Фондаминский, испытывая судьбу, остался в Париже и погиб в Освенциме, в газовой камере, а набоковский архив исчез бесследно.

Читая письма, вместе с автором радуешься его успеху у парижской литературной публики.

Весь город говорит о моем вечере… Доходит до меня даже эпитет, начинающийся на г, дальше е, потом н, так что раздуваюсь, как раздувался молодой Достоевский… Замятин не собрал и четверти количества людей, бывших на моем вечере <…>. Вообще, старожилы не помнят… Мне стыдно обо всем этом писать, но я хочу, чтобы ты была в курсе, —

сообщает он жене в своем письме из Парижа в Берлин от 18 ноября 1932 года.

Словом, письма его надо читать, чтобы ощутить русскую эмигрантскую среду того времени и, конечно, очутиться рядом с живым Набоковым. И все же каким предельно чистым кажется звук его окончательных текстов с их необычными сближениями, неожиданными поворотами, аллюзиями и ассоциациями – и всем тем, что не поддается определению, но очаровывает и оставляет после себя потрясение.

Как он работал? Набоков не очень любил распространяться на эту тему. В одном из его интервью, больше похожем на миниатюрное эссе, об этом сказано очень емко.