Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

Но самым известным узником замка стал Франсуа Бонивар, возглавлявший общину в монастыре Сен-Виктор в Женеве, после того как он стал поддерживать идеи Реформаторства. По приказу герцога Карла III Савойского, ярого католика и последователя Римской церкви, Бонивар был схвачен и «без суда и следствия» брошен в подвал Шильонского замка, где провел четыре года, прикованный к столбу. Освободили его из заточения восставшие жители Берна, нынешней столицы Швейцарии. Вот какие страсти бушевали в этой крепости.

Именно Бонивар стал героем поэмы Байрона, почти четыреста лет спустя побывавшего здесь на берегу Женевского озера в трех километрах от Монтрё, в самом знаменитом замке Европы. Он провел здесь два дня, ходил по подвалам, на одном из камней выбил свою подпись, теперь хранящуюся как реликвия.

От этих мыслей меня вдруг оторвал раскатистый смех туристов.

Спрашиваю Дани, отчего такое веселье. Оказывается, развеселила всех дежурная остро́та экскурсовода: сбрасывая тела казненных в озеро, палачи совершенно не заботились об экологии. Вот как! Мороз по коже…

Сквозь узкие бойницы в массивных стенах одной из башен замка почти на уровне наших глаз видна была часть эстакады, по которой в направлении горных ущелий неслись машины. Сидевшие в них люди о чем-то думали или вовсе ни о чем не думали, тем более о пытках и убийствах, происходивших здесь за толстыми каменными стенами.

Слева в полупрозрачном тумане виднелись неподвижные воды озера и контуры небольшого города, неровные тени облаков скользили по зеленым склонам предгорий.

Пора было возвращаться из мрачного средневековья в сегодняшний день. Дани почесал за ухом, сказал часто повторяемое им «да-а-а…» (в данном случае это означало озадаченность человеческой жестокостью), сел за руль нашей «божьей коровки», и мы тронулись в путь, стараясь поскорее забыть тягостное впечатление от зловещей исторической достопримечательности. А я пометил себе в записной книжке найти перевод Жуковского поэмы Байрона «Шильонский узник».

13

Очертания города, которые мы видели издалека сквозь дымку, по мере приближения становились всё четче. Дани развернул на коленях потертую карту и, глядя попеременно то на дорогу, то на карту, объявил, что до Монтрё осталось меньше километра.

«Жизнь, – писал Набоков в «Других берегах» – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями». Щель протяженностью семьдесят восемь лет – это и есть время его жизни.

Он родился в апреле 1899 года, девятнадцать из них прошли в России, в Петербурге, три года в Англии, шестнадцать – в Германии, четыре – во Франции, двадцать – в США. В Америке его постигло серьезное испытание: книги, написанные им по-русски, оказались неинтересны американскому читателю, как ни старалась его литературный агент Альта Грация, подарившая ему и Вере с прозрачным намеком пишущую машинку с латинской клавиатурой, как бы отрезая путь к русскому языку.

Набоков, свободно владевший с детства английским и французским, как личную трагедию воспринял необходимость покинуть родной язык. «Пришлось отказаться, – писал он, – от природной речи, от моего, ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка, лишенного в моем случае всей той аппаратуры – каверзного зеркала, черно-бархатного задника, подразумеваемых ассоциаций и традиций, – которыми туземный фокусник с развевающимися фалдами может так волшебно воспользоваться…» Сирин превратился в Набокова. Пользуясь лексиконом энтомологов, этот переход из гусеницы в куколку, а затем в бабочку можно было бы назвать полной метаморфозой, если бы его обе ипостаси не оказались в значительной степени равноценными.

Биографы утверждают, что катализатором переезда семьи стали студенческие волнения в Америке в шестидесятые годы. Ему и его жене казалось – Америка на грани расовой войны. В России и в Европе обычно с этого начинались революции. Революциями Набоковы были сыты по горло.

Опубликованные по-английски книги, и особенно «Лолита», принесли ему мировую известность, а вместе с ней и материальное положение, позволившее перебраться на юг Швейцарии, подальше от суеты больших городов. Здесь они поселились в этом тихом небольшом городке, в гостинице в Монтрё в 1961 году. Здесь поднимался он в горы с сачком, пополняя свою коллекцию бабочек. Здесь же написал свои последние романы – «Бледный огонь», «Ада», «Прозрачные вещи», а оставшиеся два года жизни ушли на подготовку текста на карточках к роману «Лаура и ее оригинал». Завершить его он не успел из-за тяжелой болезни и потому попросил жену и сына карточки уничтожить. Но Вера сжечь их не решилась. А Дмитрий взял на себя смелость опубликовать их.

Теперь мы приближались к тому месту, где Набоков провел свои последние годы жизни.