Неслышный зов

Я не спал всю ночь, ворочался и ругал себя за незнание обычаев современной молодежи. Поднялся с несвежей головой и опухшими глазами. Даже холодная вода не сняла тяжести с разбухших век.

Внизу сотрудниц еще не было. Студенты в летнюю пору не носят ни плащей, ни кепок. Вдруг появился доцент Кирпичников.

— Э, милейший! — крикнул он мне, как в старые времена половому. — Примите плащ и шляпу.

— А вы сами, господин милейший, повесить не можете? — не без раздражения спросил я.

— Могу, но для чего вы здесь сидите?

— Слежу, чтобы не воровали.

Взбешенный доцент повесил плащ и тут же в раздражении сделал замечание студенту, который хотел обогнать его у лестницы.

Я заметил, раздражение не проходит бесследно, оно передается от одного к другому. Видимо, в природе существует закон размножения злобного чувства. Раздражение, вырвавшись из уст одного, передается другому, накапливается, множится и удесятеренным эхом отзывается на других, рождая обиду и гнев.

Весь день я видел раздраженных людей, которых породила моя схватка с Кирпичниковым. Говорят, что доцент взбешен до крайности босяком-студентом, умыкнувшим его молодую жену. Она имела дачу, отдельную квартиру, наряды, драгоценности. Сейчас все это не ценится. Она ничего не взяла с собой и перешла жить к студенту.

Теперь в окне напротив по утрам я вижу две пары босых ног. Они оба ходят на руках и делают гимнастику. А потом он хватает ее на руки, целует и кружит. Какое счастье, когда любовь взаимна!

Она вместе со всеми вечерниками сдает зачеты за второй курс. Значит, они кончат институт одновременно.

Одна из наших гардеробщиц спросила Пяткина:

— А вы Кирпичникова не боитесь?

— А чего его бояться? У нас математика сдана, хвостов нет. Так что пусть умоется и не фыркает».

КОМУ МОЖНО ДОВЕРИТЬСЯ?

В последние дни работа с Кичудовым почему-то не спорилась. Что-то мешало продвижению вперед. Это свидетельствовало о каком-то изъяне.

«Не халтурим ли мы? — подумалось Роману. — Не на ложном ли мы пути? Ведь договор с издательством заключен не потому, что мы не могли молчать, а для заработка, чтобы не вступать в студенческую артель, не горбатиться на погрузке и выгрузке в порту».

Рукопись, пока она еще не завершена, следовало бы показать кому-то опытному. Но чей вкус устраивал бы Громачева? Кому бы он мог довериться? Таких надежных друзей среди литераторов у него не было. «Может, обратиться к кому-нибудь из маститых? — рассуждал он. — Но кто возьмет читать незаконченную книгу у незнакомых студентов?»

Его бы вполне устроил литературный вкус и опыт Мокеича, но разве не предел подлости обращаться за помощью к человеку, у которого намерен увести любимую женщину?

В очередной вторник, словно уловив затруднения Романа, Сусанна напомнила, что его хочет видеть Мокеич. У него накопились какие-то дела по литературной группе, требующие хлопот и беготни. «Довериться он может только тебе».

— Но смотри, перед его внимательными глазами не дрожи, держись естественно, как держатся с давнишними друзьями. Я тебе не любовница, а свой парень, с которым можно не стесняться. Но не переигрывай. Он тонко чувствует ложь. Приходи в пятницу, я по этому случаю испеку пирог.

Захватив с собой второй экземпляр отпечатанных глав рукописи, Громачев в пятницу вечером отправился в гости к Мокеичу.

Тот сидел, как после бани, в белой рубахе с расстегнутым воротом, в светло-коричневых бумажных штанах и сандалиях на босу ногу. Он был наглажен, намыт, но с веснушками, видно, ничего нельзя было поделать, они густо выступали на бледном, не принимающем загара лице и на ушах.

Приходу Громачева Мокеич обрадовался, но ворчливо заметил:

— Появился-таки! Неужто минутки свободной не находилось? Пришлось посыльных посылать, пирогом заманивать.

— Честное слово, как белка в колесе кручусь, — пожаловался Роман. — А сегодня на все плюнул и пришел.

— Правильно сделал. Не поддавайся суете.

Мокеич усадил его перед собой и принялся расспрашивать о студентах парттысячи. Ему, сидевшему почти безвыходно дома, все было интересно. Он жаждал общения с живой средой.

— А мы с Кичудовым пишем книгу о современном студенчестве, — сказал Роман. — Может, на досуге прочтете? Ваше мнение для нас было бы ценным.

— Что ж, с удовольствием. Но почему не один, а с каким-то Кичудовым?

— Так получилось. Одна голова хорошо, а две лучше. Сейчас все призывают к коллективному творчеству.

— Коллектив нужен во многих делах, но не в писательском. В нашей специальности огромное значение имеет индивидуальность художника, его мысли, устремления. Так что не слушай крикунов из ЛАППа. Они вводят молодежь в заблуждение. Помнится, что ты, когда был безработным, повестушку писал. Даже отрывок из нее печатали. Где же теперь твое творение?

— Лежит в архивной папке и, видимо, дозревает, так как говорили, что оно сыроватое. В двух редакциях отказали. Не решаюсь к нему прикоснуться, авось само дойдет, — невесело шутил Громачев.