Как для меня, так и для Венеры нет весны и лета. (Смена времен происходит из-за наклона оси вращения планеты и плоскости орбиты. На Венере этого наклона практически не существует.) А если бы существовали сезоны, то нынешняя весна длилась бы ночь, а лето превратилось бы в длинный день, или наоборот.
Почему-то вспомнились строчки Гумилева:
Я, кажется, теряю рассудок. Находясь в окружении толп студентов, чувствую себя душевно одиноким. Неужели Оля не отзовется на мое чувство?
Она уже не убирает мой этаж. За успехи в математике ей дали повышенную стипендию. Олечка изредка убирает лишь мою комнату, это, конечно, в знак благодарности, а не влечения. Но все равно в этот час я блаженствую: точно она не вытирает пыль, а нежит меня. Это дает повод в знак благодарности поцеловать ее в щечку. Какое счастье прикоснуться к ее прохладным ланитам!
Мало кто знает, что нежная роза, обаятельная царица цветов, в соперничестве может стать беспощадной убийцей. Роза почему-то ненавидит резеду. Женщины, не знающие этого, складывают их в один букет и ставят в вазу с водой. А потом удивляются — почему они так быстро увяли. Это роза в течение получаса своим запахом убила резеду, а та, погибая, выделила в воду смертельный для розы яд, которым погубила коварную красавицу.
Роза ненавидит и гвоздику. Но во взаимной неприязни они не убивают друг друга, а только лишают одна другую запаха, становясь похожими на бумажные цветы.
Что-то подобное происходит среди девушек и у нас в институте. Елена Рубинская, словно царица оранжерей, возненавидела Олю. Презирает ее, поносит ее за доброе отношение ко мне. Олечка не переваривает ее и называет карьеристкой. Их нельзя сводить в одной организации. Они погубят друг дружку. В первую очередь, конечно, пострадает Олечка. Как же оградить ее от сгустившейся опасности?
Я уже не подаю Рубинской плаща. Когда она повелевающим голосом обращается ко мне, делаю вид, что не слышу ее. Девица бледнеет, фыркает, как озлобившаяся кошка, бросает сумку, идет за барьер, сама снимает с вешалки темно-вишневый плащ, взмахивает им в воздухе, насыщенном электричеством, набрасывает на себя и уходит, презрительно стуча каблуками.
Это приметил вездесущий студент Пяткин и тут же прокомментировал:
— Кто-то нашу легкую кавалерию погладил против шерсти! Выскочила, хвост трубой. Прямо шаровая молния!
Но и у этой неуживчивой особы есть свой поклонник — студент Толя Худяков. Он опережает моих сотрудниц на вешалке, по-рыцарски подает плащ и почтительно ждет указаний.
Меня поразила карьера одного нашего студента. Он, как и я, посещал литературную группу «Резец», казалось, ничем не выделялся, разве комсомольским нахальством и примитивными суждениями о произведениях коллег. По непонятным мне причинам литгруппа раскололась на две части. Одна часть осталась при ЛАППе, другая перешла в «Кузницу». И наш раскольник-студент выдвинулся в вожаки. В неопытных мальчишеских руках сосредоточилась власть. Он стал не в меру речист и со мною беседовал покровительственно: «Советую быстрей определяться, наш список будет утверждаться в Москве».
Я не желаю, чтобы меня где-то утверждали или выбрасывали. Мне претят те и другие. По душе ближе заумники. Но они заняты какими-то детскими играми. Был вечер, где солидные дамы и мужчины изображали младенцев. Через соски курили папиросы, в руках держали погремушки. А одного поэта возили в детской коляске. Он аукал и пускал мыльные пузыри. Мне как-то было неловко за них.
Я приметил, что многие писатели презирают друг друга, считают коллег бездарностью, безголовыми идиотами, неспособными связать несколько слов, хотя сами глубиной мысли не отличаются.
Сколько бродит неудачников, не нашедших себя, скрытно или явно ненавидящих всех, кому удалось добиться успеха.
Я лишился тихого судилища, куда мог приходить, сидеть безмолвно в углу и про себя судить выступающих. Этого мне было достаточно, чтобы к себе самому относиться придирчиво и строго. Хитрая человеческая душа из всего умеет извлекать самоуслаждение.
Я не могу выступить с позиции кузнеца, так как не был таковым, а фантазировать в этой области не желаю. Рапповцы производят чистку, убирают неугодные им элементы. Я угодничать не собираюсь. Лучше забиться в свою раковину и выждать. Для меня единственной усладой остаются откровенные высказывания в дневнике.
Как же быть с Олей? Чем вызвать у нее чувство ко мне? Может, в честь ее написать торжественную оду? Но не хочется быть смешным. Не подарить ли колечко? Это умело делали наши предки, они находили ключик к женскому сердцу.
Мой подарок — колечко с рубинчиком — отвергнут. Правда, мягко, с девичьей застенчивостью, но отвергнут. «Комсомолки не носят колец», — смущенно сказала она, сняла кольцо с пальца и, оставив на столе, ушла смущенная.