Неслышный зов

Отпечатав рукопись в трех экземплярах, Роман еще раз внимательно перечитал ее, сделал тонким пером поправки и лишь после этого отнес первый экземпляр в издательство, а второй почтой отправил в журнал «Пролетарский авангард», выпускаемый московской группой «Кузницы».

Первыми откликнулись москвичи. Через тринадцать дней пришла телеграмма:

«Поздравляем успехом тчк повесть начинаем печатать ближайшем номере тчк Бахметьев Ляшко».

Роман с радостной вестью помчался к Сусанне и Мокеичу. Они для него действительно стали самыми близкими друзьями.

Едва войдя в дверь, не здороваясь, Роман вытащил из кармана телеграмму и протянул Мокеичу. Тот прочитал ее и, повеселев, сказал:

— Я, брат, попусту не обнадеживаю, точно предсказал будущее повести. Такой же отзыв получишь от издательства. Ты выходишь на прямую дорогу успеха. Не вздумай зазнаваться! Только каторжная работа будет защищать твое имя и поведет дальше. Легкого хлеба не жди.

В прихожую выбежала Сусанна.

— Что случилось? — взволнованно спросила она.

Мокеич молча передал ей телеграмму. Вглядевшись в написанные на телеграфном бланке строки, Сусанна как бы задохнулась, словно это был ее собственный успех, глаза радостно засияли, а голос пропал. Она шепотом произнесла:

— Ур-ра!

ТЕНИ НА ШТОРЕ

Пока Громачев корпел над повестью, Юра Лапышев по его просьбе не выписывался из общежития, но тянуть стало невозможно и теперь, когда повесть обрела самостоятельность и покинула автора, он предложил:

— Ты, Роман, устраивал мне жилье после фабзавуча, теперь моя очередь. Переезжай в мою хату. Полкухни и полкомнаты твои.

Но Громачев вдруг воспротивился:

— Слушай, Юра, не пора ли нам отпочковаться? До каких пор мы будем стеснять друг друга? Ты наконец получил самостоятельное жилье, зачем из него устраивать общежитие? А вдруг ты надумаешь жениться, куда я денусь, обратно переселяться? Не стоит усложнять жизнь.

— Ну, смотри, как тебе лучше. Но на всякий случай — вот тебе запасной ключ. Ясно?

— Вполне. Спасибо за дружбу.

Рубинская, оказывается, ждала момента, когда Лапышев уберется из общежития, и сразу пришла к Громачеву с предложением:

— Эту комнату комендант считает комитетской. В ней якобы хранятся какие-то документы. Меня в ней оставят одну, а тебя — нет, подселят кого-нибудь. Может, сделаем обмен? Я живу в комнате на двоих. Моя соседка Щусева перебирается к больной тетке, так что препятствий не будет. Намечается и покладистый сожитель для тебя.

— Кто?

— Толя Худяков. Он бросает родительский дом, желает вкусить самостоятельной жизни. Хотелось бы помочь ему.

— Чтобы шпионил за мной и выкрал какой-нибудь черновик?

— Фу-у, как ты дурно о товарищах думаешь. Тосик — великолепный товарищ. Не противься, с комендантом все согласовано.

— Расторопная же ты покровительница! Одним заходом намерена устроить все свои дела. Впрочем, мне все равно к кому-то надо привыкать. Пусть это будет Тосик. Только предупреди его, чтобы не ждал от меня родительских забот и поменьше фанаберился. А главное — пусть не сует нос в мои рукописи. Не потерплю.

— Что ты, Тося — покладистый и милый мальчик. Он будет выполнять все, что попросишь. Но не будь груб с ним. Он невозможно вспыльчив.

Рубинская навязывала Громачеву жильца, не зная, какую беду накликает на себя. Она была целеустремленной деятельницей. В этот же вечер было устроено переселение. Худяков принес наполненный учебниками портфель и небольшой чемодан с трусиками, майками и носовыми платками. Он помог Рубинской волоком перетащить по коридору в другой конец по-девичьи заправленную койку и перенести ворох платьев, повешенных на деревянные плечики. Оказывается, у нее был немалый выбор одежды.

Громачеву также пришлось с помощью Худякова перенести свою заправленную койку в женскую комнату и минут тридцать перетаскивать свои книги, папки с рукописями и накопившуюся одежду. Даже холостой человек быстро обрастает барахлом.

Затем вместе с новым жильцом они сходили к коменданту и получили для Худякова постельное белье, полотенце и серое одеяло.

Неумело заправляя койку, Худяков не без хвастовства сказал:

— Люблю спартанскую жизнь!

— Откуда ты ее знаешь? — сдерживая улыбку, спросил Громачев.

— Я и дома спал на жестком диване и покрывался кусачим одеялом.

— Чего же ты сбежал?

— Терпежу не стало. Доконали заботами! В тетради нос суют… Требуют день и ночь заниматься, за каждым шагом следят, и все время советы, советы! Думают, что я глупый юнец, который ни к чему не приспособлен. А я взрослый. Довольно меня опекать.

— Ну-ну, хлебни самостоятельной жизни. А на какие шиши питаться будешь?

— Я собирался покупать бегаши, накоплены деньги. И последнюю стипендию не отдал. Могу жить и на одном чае с сухарями.

— Зачем же себя морить, да еще ради самостоятельности. Ты же не подвижник?

— Давай в складчину питаться, — вдруг предложил Худяков. — Говорят, вдвоем экономней.

Громачеву не хотелось связывать себя общим питанием, и он возразил: