Неслышный зов

В это время в комнате кто-то притушил свет, и тени в окне исчезли. Анатолий сорвался с места и помчался в общежитие. Сняв с доски ключ, юноша спросил у вахтерши:

— Вы не заметили, кто пришел к Рубинской?

— Ходют тут разные, рази всех усмотришь, — ворчливо ответила она. — Какая-то говорила, что до ей дядя приехал. Знаем мы этих дядев.

Толя бегом поднялся на третий этаж, открыл ключом дверь и бросился к своей койке. Под матрасом у него был спрятан старенький шестизарядный «смит-вессон», который он выпросил у восьмиклассника в обмен на коллекцию почтовых марок. Револьвер был увесистый. В барабане виднелось четыре позеленевших донышка патронов с красноватыми пистонами. Повернув барабан, Худяков решил: «Убью обоих… Одну пулю в него, две в нее и… последнюю в себя. Сейчас ворвусь к ним и крикну: «Стать на колени!» А вдруг они заперлись? Ну конечно! Так ведь может любой заскочить и застать их в объятиях. Если стучать начнешь, притаятся и не откроют. Что же делать?»

Он зашагал по комнате, не зная, что предпринять. Следовало бы помешать им. Но как? Кинуться к двери, стучать кулаками и ногами и… кричать на весь коридор? Глупо! Себя идиотом и истериком выставишь на посмешище всему институту. Нет, это не ход.

Постепенно гнев остывал, на смену пришла рассудительность: «А его-то зачем убивать? Ведь не он сам ворвался, а она затащила его к себе и, наверное, чего-нибудь соврала вахтерше. Теперь уже ничего не изменишь. Нужно дождаться, когда он уйдет, сразу же вломиться к ней в комнату и в упор спросить: «Ты так верна нашим идеалам? Предательница, отвратительная сука!» И тут ее пристрелить. Пусть судят. Все меня признают правым».

Он засунул револьвер за брючный ремень, слегка приоткрыл дверь, придвинул к ней табурет и, усевшись, стал наблюдать за дверью Рубинской, находившейся в другом конце коридора.

«Только бы Громачев раньше обычного не пришел, — думалось ему. — Помешает».

Минуты тянулись, как во время зубной боли. Худякову захотелось есть. Он вытащил кулек с пирожками и с яростью принялся рвать их зубами, но вкуса не ощущал. Насытясь, он вытащил пачку недавно приобретенных для солидности папирос и закурил.

Дым показался едким, драл горло. Худяков с непривычки закашлялся так, что выступили слезы. А может, они покатились по щекам по другой причине. Там, в конце коридора, млеет в объятиях теперь ненавистная ему Елена!

Вытерев платком лицо, Худяков упрямо закурил вторую папиросу, затем третью… Он накурился до одурения.

Наконец в противоположном конце коридора дверь приоткрылась… высунулась голова Рубинской, чтобы разведать — нет ли кого в коридоре? Видя, что он пуст, Елена немедля пропустила гостя и больше не показывалась.

По коридору сперва чуть ли не бегом, а затем солидной походкой делового человека прошагал московский представитель Наркомтяжпрома, свернул на лестничную площадку.

Не мешкая, Худяков выхватил револьвер и бегом устремился к двери Рубинской. Он намеревался плечом вышибить ее, но она оказалась незапертой.

Увидев вскочившего в комнату, задохнувшегося от бега бледного юношу, Елена запахнула халатик, наброшенный на голое тело, и возмущенно уставилась на Худякова.

— Что такое? — потребовала она объяснения. — Почему ты врываешься без стука?

Толю не смутил ее тон, он видел раскрытую и помятую постель.

— Ты только что выпустила мужчину! — закричал он. — Ты подлая тварь и обманщица!

Елену ошеломила не ругань юноши, а его раздутая яростью шея, обескровленные губы и кричащие глаза, похожие на раны. В его дрожащей руке она увидела черный револьвер. И это повергло ее в ужас. «Он убьет меня и себя», — подумала она и умоляюще воскликнула:

— Тосик, милый, что с тобой? Не волнуйся. Это был деловой разговор.

— В постели! — не без едкости крикнул он. — На колени, подлая! Пришел твой последний час!

Елена невольно опустилась на колени и, зажмурясь, вытянула вперед руки с растопыренными пальцами. При этом халатик ее распахнулся, показались маленькие, ничем не защищенные нежные груди с розовыми сосками…

В них стрелять Худяков не посмел. Все четыре пули он выпустил в ненавистную ему раскрытую постель.

«Смит-вессон» стрелял с таким грохотом, что всполошил все общежитие.

Громачев, возвращавшийся с концерта утесовского джаза, услышал пальбу на лестничной площадке. Он бегом устремился на свой этаж… Заметив толпящихся у комнаты Рубинской студентов, направился туда.

В комнате остро пахло порохом. Почти обнаженная Елена билась на коврике в истерике, а бледный, трясущийся Худяков стоял у стены и повторял одно и то же:

— Я не в нее, я мимо… Она жива.

— Что случилось? — спросил Роман.

— Пьяные, что ли… — ответил какой-то первокурсник. — Вон на столе питье и закуска.

На столе стояла почти опустошенная бутылка коньяка, раскрытая коробка конфет и нарезанный лимон.

Ничего не понимая, Громачев отнял у Худякова разряженный револьвер и строго сказал:

— А ну, перестань трястись! Пошли в комнату!

Уводя Анатолия, он сказал толпившимся у двери студенткам:

— Успокойте Рубинскую и… выгоните ребят. Милицию вызывать не будем. Сами во всем разберемся.