Несносный ребенок. Автобиография

Я все еще пыхтел, как бык, готовый к бою, но тут увидел дельфинов, которые кружили вокруг корабля. Маркус прикрепил мне на спину акваланг и столкнул меня в воду.

Второй дубль.

Эта торпеда была меньше и обладала меньшей мощностью, но индикатор батареи камеры ярко горел зеленым светом. Как только торпеда начала движение, стая дельфинов перегруппировалась и двинулась на меня. Мотор.

Наши друзья снова появились там, где мы их оставили. Все такие же грациозные, такие же жизнерадостные выдумщики. Пленка закончилась, команда в рекордный срок перезарядила камеру, и я вернулся к нашим танцам.

В итоге я отснял четыре полных коробки. Дельфины играли со мной, пока солнце не начало краснеть и света для съемок стало недостаточно. Кристиан со своей стороны, взяв вторую камеру, тоже отснял четыре бобины.

Вечером мы отметили это шампанским. Никогда мы не думали, что нам удастся осуществить такие съемки посреди океана с группой диких дельфинов. Спасибо, Мэнди. Спасибо, Патрис.

На следующий день я забрал съемочный материал и отправился в аэропорт. Я хотел проявить восемь бобин как можно скорее, в то время как Кристиан продолжал снимать, на всякий случай. Весь путь я проделал с бобинами на животе, так боялся, что они испортятся. В лаборатории я стоял над душой у женщины, проявлявшей пленку, пока та не достала ее из ванночки. После чего помчался в «Гомон», чтобы просмотреть материал.

Увы, зал оказался занят. Президент республики Франсуа Миттеран смотрел кино. Он часто приезжал сюда на небольшие частные просмотры, как теперь, в выходные. Я полчаса ждал у входа в зал, наконец из него вышел президент. Меня ему представили.

– Вы снимаете новый фильм? – любезно спросил он.

– Да, я только что снимал дельфинов в открытом море. Это невероятно! Хотите посмотреть? – Я прыгал от возбуждения, как блоха.

– А? Почему бы нет! – ответил он и вернулся в зал вместе со мной.

Первая бобина была чудесная. Четыре минуты чистой красоты. Без звука. У меня на глазах были слезы. Весь отснятый материал был безупречен. Ни царапины. Идеальный свет.

После просмотра пленки с трех бобин я по-прежнему был в экстазе, но Миттеран начал уставать.

– Это замечательно, но мне придется вас оставить, у меня есть кое-какая работа! – дружески сказал он.

Я едва оторвался, чтобы проститься с ним, так меня загипнотизировали проносившиеся по экрану образы.

Это был самый прекрасный сеанс в моей жизни.

Мы уехали в Перу, на место встречи Жака и Джоаны. Чтобы немного сэкономить, я разделил сцену на две части. Первую мы снимали в Перу, вторую – на Тиньских высотах в Альпах.

Мы зафрахтовали для команды поезд, который отправился из Куско на перевал Ла Райя на высоте 4 338 метров.

Президент Перу любезно одолжил нам свой личный вагон, на котором красовался его президентский знак. Поездка длилась уже шесть часов, мы тащились 120 километров до Ла Райя с бесконечными поломками и остановками.

Около двух дня поезд в очередной раз остановился, но это не была поломка. Поезд остановил всадник. В окно была видна огромная равнина, плато, расположенное на высоте более трех тысяч метров и окруженное горами с вершинами-семитысячниками.

В сотне метров от поезда виднелась колонна всадников, которые, похоже, чего-то ждали.

Наш проводник и переводчик влез в вагон весь потный от волнения. Он сообщил, что эта группа всадников входит в состав Светлой тропы, вооруженной банды, оппозиционной существующему режиму. Они остановили поезд, потому что увидели вагон президента. А в нем были мы.

Мы сказали проводнику, мол, достаточно им объяснить, что произошло недоразумение и что мы здесь не для того, чтобы заниматься политикой, а для того, чтобы снимать кино.

– Я им это уже сказал! – заверил он.

– …И?

– Они хотят знать, о чем кино, – ответил проводник.

Патрис Леду легонько похлопал меня по плечу:

– Кто другой лучше им объяснит, о чем кино, как не ты?

Я вышел из вагона и направился к отряду всадников. Там стояли высокие травы и очень остро ощущалась нехватка кислорода. Мне потребовалось десять минут, чтобы добраться до них, и у меня было достаточно времени, чтобы разглядеть у них оружие в духе лучших вестернов. Наконец, запыхавшись, я добрался до вожака.

На груди у него крест-накрест был патронташ, а еще большие усы и сомбреро. Прямо Марлон Брандо в «Вива, Сапата!»[72]. С улыбкой я представился, но никакой реакции не последовало. Для него я был всего лишь парнем, который вышел из президентского вагона и который ему не нравился. Атмосфера была напряженной, и в случае стрельбы я не успел бы добежать до вагона. Они пристрелили бы меня как безногого кролика.

– Он хочет знать, о чем кино, – перевел мне проводник.

Меня внезапно захлестнула волна одиночества.

Мне нужно было рассказать на высоте трех тысяч метров историю дружбы человека и дельфина партизану из Светлой тропы, который, возможно, никогда в жизни не видел моря.

Прежде всего надо было выдохнуть и попытаться увидеть в этом нечто позитивное.