Несносный ребенок. Автобиография

Лорна подхватила меня под руку, и мы направились к моей комнате. В этот момент паника захлестнула меня, как цунами. Я только что пригласил девушку покататься на машине, в то время как у меня нет водительских прав, да и самой машины тоже.

Войдя, мы начали с поцелуев. Это еще куда ни шло. Я неплохо натренировался с Натали. Но вскоре прекрасная блондинка, дернув за тесемки купальника, оказалась голой. Это был шок. Я пытался восстановить дыхание, но у меня глаза вылезали из орбит. С того момента я совершенно не представлял, что делать дальше, и позволил Лорне вести в нашем танце. Беда в том, что она приняла мою медлительность за деликатность, а неопытность – за чувственную игру, и начала закипать. Ее дыхание сделалось прерывистым, и она взяла инициативу в свои руки. В этот момент все ускорилось, и я себя уже не контролировал.

Я оказался под ней, не понимая ни как это произошло, ни зачем. Очень скоро мое дыхание прервалось, в глазах сверкнула молния, меня ослепила вспышка, словно я сунул пальцы в розетку. Через несколько секунд я обмяк, словно сломанная игрушка.

Лорна забеспокоилась, решив, что со мной что-то не так. Я пробормотал несколько бессвязных слов, чтобы ее ободрить. Она побледнела.

– Ты что, никогда… никогда? – еле слышно спросила она, боясь ответа.

– Пожалуй, нет, – согласился я.

Более тупого ответа я просто не смог бы придумать.

Англичанка запаниковала и тут же вспомнила, что мне всего шестнадцать. Всполошившись, она за долю секунды оделась и исчезла. Я остался, утопая в захлестнувших меня вопросах без ответа. По крайней мере, теперь я знал, как это происходит.

* * *

В тот же день по иронии судьбы я получил телеграмму от мамы. Она сообщала, что родила Брюса Герр-Бертело. Он весил 3,6 кг и чувствовал себя хорошо. Теперь у меня был брат. Я пошел сообщить эту новость отцу, который лишь криво улыбнулся в ответ. Кэти обрадовалась больше, чем он, и на то было две причины. Первая – она любила детей. И вторая – с маминой стороны образовалась настоящая семья, и это устраняло гипотетическую опасность, угрожавшую семье Кэти.

Кэти была убеждена, что мой отец все еще любил мою мать, а та отвечала ему взаимностью, и очень боялась, что они сойдутся вновь. Она также считала, что я был агентом-провокатором, который их к тому подстрекал. Во-первых, я никогда о том не думал, во-вторых, моя мать испытывала неизбывную ненависть к моему отцу, и вероятность того, что они снова сойдутся, фактически была равна нулю. Разве только у судьи или на боксерском ринге. Просто Кэти была молода и не уверена в себе. Впрочем, если ей было нечего бояться, то мне следовало обеспокоиться, так как на моих глазах сформировались две семьи, и я не входил в состав ни той, ни другой.

Когда я впервые увидел своего маленького брата, ему было уже три недели. У него была буйная шевелюра, и он приветствовал меня улыбкой. Я почувствовал, что мы будем отлично ладить, и тут же завещал ему все свои лего.

Франсуа очень изменился. Медведь превратился в ягненка и проводил целые дни, воркуя над колыбелью сына. Он по десять раз за ночь вскакивал, чтобы удостовериться, что ребенок дышит. Те крохи внимания, которое он уделял мне, теперь тоже были изъяты в пользу маленького наследного принца, единственного настоящего ребенка в семье. Его баловали бабушки и дедушки, двоюродные братья, даже соседи, но я не испытывал ревности к младшему брату, совсем наоборот. Я был счастлив, что он получал столько внимания, так как знал, сколь губительно его отсутствие. Мне только было немного грустно, словно в моей эмоциональной пустыне только что срезали последние крошечные ростки.

Мама не видела ничего особенного в моем плохом настроении, но надо сказать, что она была очень занята. Ей приходилось следить за малышом, поддерживать Франсуа, помогать ему справляться с его страхами, осаживать бабушку и дедушку, которые замучили ее советами. Она защищалась, часто напоминая им, что одного ребенка уже воспитала, но этот аргумент, похоже, никого не убеждал, так как ее первый сын был слишком экзотичным для семейства Сен-Мор.

Это семейство так и не приняло меня, меня просто терпели, как терпят симпатичного чужака, пока тот не получит все необходимые для отъезда бумаги.

Это было столь очевидно, что, когда мама и Франсуа уходили куда-нибудь ужинать, они не решались оставить меня приглядывать за младшим братом. Они опасались, что я на нем отыграюсь. Самое ужасное в самом этом факте не то, что мне приписывали дурные намерения, но то, до какой степени они сознавали мою боль и мое смятение, а главное – свою вину. «Мы ничего ему не дали, но мы это знаем и даже сочли бы логичным, если бы он жаловался на нас или даже мстил». Мне противно было даже думать об этом. Они были неспособны увидеть ту огромную любовь, которую я уже испытывал к брату, а тот хватал меня за пальцы и, кажется, радовался всякий раз, когда меня видел.