Несносный ребенок. Автобиография

Стало тихо. Время словно остановилось, актер закрыл глаза. Даже мухи не летали. Тогда режиссер, устроившийся за своим контрольным экраном, едва слышно бросил: «Мотор!» Старый актер тут же глубоко вздохнул и вытянул вперед дрожащие руки. Он молил небо, проклинал землю, а его лицо, исполненное отчаяния, было залито слезами.

Я замер у стены, разинув рот. У меня было единственное желание: прийти на помощь этому несчастному, но никто даже не пошевелился, кроме оператора, который медленно толкал свою тележку, и ассистента звукооператора, который следовал за ним.

Сам того не сознавая, я тоже заплакал. Шок был слишком велик.

– Снято! – крикнул режиссер.

Старый актер устало рухнул на свое место, в то время как технические специалисты возобновили свою обычную работу. Режиссер скорчил гримасу, давая актеру понять, что он мог бы сыграть получше. Тот кивнул. Похоже, он был с ним согласен. И в тот момент я все понял. Я оказался на другой планете, в параллельном мире. Мире, в котором старый актер ручьями лил слезы, а рабочие бесплатно вкалывали, и все они улыбались и помогали друг другу. Это происходило лишь по одной причине и ради одного общего дела: ради фильма, который вскоре все смогут посмотреть и получить от этого удовольствие.

Я был покорен этим всеобщим великодушием. Творить – чтобы отдавать, – ни с чем не считаясь. Это почти подпадало под определение любви.

Ко мне подошла, широко улыбаясь, девушка из съемочной группы.

– Как тебя зовут? – шепотом спросила она.

– Люк, – ответил я, боясь, что сейчас она задаст мне какой-нибудь технический вопрос.

– Ты пришел посмотреть на съемки?

– Да.

– А можешь мне помочь? Надо перетащить все эти ящики на другую сторону двора, потому что они попадают в следующий план, – любезно попросила она.

Я ничего не понял из того, что она сказала, кроме слова «помочь».

Она тут же указала на ящики, которые надо было перенести. Вон те. Не эти. Я лавировал между членами съемочной группы, которые были заняты своей работой.

Настоящий муравьиный балет. Через несколько минут обратный план был настроен, и ассистент вновь дал команду «мотор». Я прижался к другой стене и с восторгом на все это смотрел. Никто не спросил меня, ни откуда я взялся, ни чем прежде занимался, ни сколько мне лет, ни о моей религиозной принадлежности, ни есть ли у меня паспорт. У меня только уточнили, пришел ли я сюда ради фильма. Ничто другое здесь не имело значения, и только ради этого они готовы были чем-то жертвовать. Кино было божеством, и все, кто здесь был, ему служили – до самой смерти.

У меня создалось впечатление, что я обрел свою религию и впервые в жизни влюбился.

План следовал за планом, а время не шло – летело. Я узнавал что-то новое каждые три секунды и сразу записывал на свой жесткий диск.

Первый ассистент объявил, что съемочный день окончен. Бригадир осветителей выключил прожекторы, и тут же на двор опустилась ночь. Было девять вечера. Патрик наконец подошел ко мне.

– Ну и как? – спросил он с улыбкой.

Видимо, я был похож на четырехлетнего ребенка, оказавшегося на поле, усеянном конфетами.

– Потрясающе, – ответил я, с трудом найдя подходящее слово.

Патрик улыбнулся еще шире. Глаза его блестели. Он уже знал, что я пропал, не отдавая себе в том отчета.

– Я же говорил тебе, это самая прекрасная профессия на свете, – доверительно бросил он.

Все снаряжение было уложено под навесом, готовое к следующему съемочному дню. Но режиссер совершил одну ошибку: он забыл сказать, кому дежурить ночью.

Я тут же поднял руку, как в школе, и предложил свои услуги.

– К тому же я не знаю, где буду сегодня ночевать, – не задумываясь, выпалил я.

Режиссер посмотрел на Патрика, и тот согласно кивнул. Он готов был предупредить мою мать.

Съемочная группа постепенно покинула помещение, и я остался один с тридцатью ящиками оборудования. Я принялся открывать их один за другим. Доставал все, что в них содержалось, изучал корпусы камер, объективы, кассеты – все, что там было; затем пришла очередь фильтров, различных прожекторов. Все это я делал очень основательно. А когда закрыл последнюю коробку, наступил день и явился ассистент режиссера с горячими круассанами.

Хотя совсем не спал, я вовсе не ощущал усталости. Правда, поскольку я не собирался ночевать в Париже, мне не во что было переодеться, и от меня уже пахло потом.

Съемки возобновились. День выдался тяжелым, так как режиссер собирался отснять восемнадцать планов. У нас не было времени остановиться, чтобы пообедать, и мне поручили делать бутерброды, которыми я снабжал съемочную группу по мере необходимости. Все они ели, не отрываясь от работы. Вопрос о том, чтобы остановить съемки, даже не вставал. Патрик уставился в камеру, держа в руке бутерброд с ветчиной.

Ассистент звукорежиссера беззвучно жевал свой бутерброд с паштетом и корнишоном, а старший механик камеры время от времени доставал из кармана свой – с колбасой и сыром.

Время пронеслось молниеносно, и, несмотря на всеобщие усилия, к восемнадцати часам съемки не закончились.

Увы, мне нужно было уходить, чтобы успеть на последний поезд в Куломье.