Несобранная проза

– Конечно, ты совершенно права. Но кто же твой муж? это – не тайна, надеюсь?

– Да, да вот скажи, сестра, кто твой муж! – подхватил Лазарь.

– И сколько ему лет, – прибавила Текла. Рыжая прислушивалась к шуму и, ничего не понимая, не знала, смеяться ли ей со всеми. Глаза ее бегали, и рот то открывался, то снова закрывался, но она не приближалась к общей группе, только тихонько вынула из узла черепаху и указывала ей на говорящих, словно приглашая и ее веселиться.

Оказалось, что Вероника вышла замуж за своего же вольноотпущенника, лет на восемь ее моложе.

Симон уже утешал ее растроганно, растрогав и слушателей до слез. Рыжая снова прислушивалась, нахмурив брови. Учитель, овладев вниманием и любовью малого стада, говорил свободно и благостно. Текла снова была у его ног. Вероника плакала в три ручья, не вытирая глаз и от времени до времени наклоняясь к руке Симона, чтобы поцеловать ее.

– О, Симон, как ты благ! как благ! Сам Творец не мог бы быть столь кротким и благостным!

– Блаженны кроткие! – прошептал Лазарь.

– А я-то! а я-то! – раздался хриплый голос. Рыжая стояла у стола, глаза ее не блуждали, а были прямо устремлены на Симона, хотя на них распростерлась туманная пелена вроде бельма. Все оглянулись молча, ожидая, что будет дальше.

– Благ! благ! Он – дьявол, он – Антихрист! Зверь предреченный. Но дева, дева сотрет ему главу! – Что с нею? что с нею? не подходите! не трогайте ее! разве вы не видите, что дух в ней? Она – лунатик. Это – Елена, новая Елена. Откуда взялась она? никто не знает. Прошлый раз была другая.

Все это шепотом в секунду пронеслось, как ветер по деревьям перед бурей. Только двое молчали: Симон и Текла. Девушка вскочила на ноги и в упор смотрела, стиснув зубы, жадно на рыжую, как та влипла в Симона. А тот молчал, подняв перед собою медное зеркальце, как щит или охрану от дурного глаза. Лицо рыжей перекосилось судорогой, будто почувствовав медный блеск, но потом быстрое движение руки – и снова зазвучал хриплый голос:

– Что мне зеркало? я не вижу в нем зарева Трои. О, ты мучитель, разве ты благ? отчего же ты молчишь? принимаешь хвалы как должную дань? Благ! А кто к мукам зовет меня из хаоса? кто бичом пробуждал к страданьям почившую память? Благ! взгляните на мои глаза, на эти щеки, руки, рубцы и царапины! Вы слышите мой голос! А когда-то заслушивался им Парис, когда-то звенел он в эфире! Я – Эннойя, София, Утешитель, Параклит, Елена! Я – любимая дочь Полноты, и я же растерзанный мир верну в Плирому. Я – душа мира, я дышу в ветре, благоухаю в яблонном цвете, вяжу нёбо айвой, гортань услаждаю медом, клонюсь в камыше. Я – Ахамот, и чем ты меня сделал! Взгляните на эти руки, прошу вас, взгляните на эти руки! Ты – Антихрист! Кощунник, наглый, жестокий лжец! Анафема! Анафема!

– Молчи! – раздался еще пронзительней крик Теклы. Не спуская глаз с рыжей, что влипла взором в Симона, она вся дрожала. – Молчи, кабацкая дрянь! потаскушка, сука и сукина дочь!

Что он с ней сделал! в навозе нашел он божественную Психею, разглядел, пророчески узнал. Учитель благ, а в тебе говорит прежний навоз, в навоз просится обратно. Что он с ней сделал! Ноги мыть, да воду с них пить, вот что должна ты делать, а не возвышать голос.

– Текла, прекрати! – тихо сказал Симон, беря девушку за руку.

– Проклят, проклят, проклят!

Голос рыжей звучал уже не хрипло, словно раздавался в высоком эфире.

– Погибнет князь тьмы! Мститель стоит у дверей! Бездна встанет на бездну!

– Учитель, дунь на нее, дунь, да умрет, да не услышим последней хулы!

– Горе! горе! – трубой разливалась Елена. – Кассандра воскресла. Вам, нам, всем, тебе, мне, миру – горе!! Вестник стучит: та-та, та!!! Та-та, та!!! три удара затрясли дверь, и тотчас же кто-то торопливо стал дергать за болт.

Все вскочили. Рыжая божественно озиралась, торжествуя. Текла, подкошенная, снова упала, как куль, к ногам учителя. Зеркало брякнуло на цепочке, выпущенное из рук Симона. Та-та-та!

Вероника даже перестала плакать. Молчали. Тихо стало.

– Лазарь, впусти! это я – Пруденций! Важные вести!

Хозяин торопливо отодвинул засов. Вошел молодой человек, щеголеватый, завитой; сразу запахло помадой и амброй. Движения его были суетливы, может быть, оттого, что он был взволнован.

– Милый! как ты напугал нас! – нежно упрекнула Вероника.

– Важная новость! Нас преследует несчастье. Выпущен новый эдикт. Евреи снова объявлены врагами государства. Нас всегда путают с ними. Будут арестовывать и наших. Это несомненно. Сколько пострадает невинных! Нужно принимать какие-нибудь меры. Не все же могут быть мучениками. Люди слабы, слабость их будет большим соблазном.

Симон протянул руку, словно успокоивал морскую бурю. Прудецкий тотчас умолк, мелко и щеголевато озираясь, видимо недовольный вмешательством пришельца. Он готов был пожать плечами, но его удерживала какая-то бессознательная почтительность перед этим высоким стариком.

Глава вторая