Несобранная проза

Тщеславная улыбка, на миг зацветшая на губах Семпрония, тотчас исчезла. Он отступил почти в страхе. Какая слава? Вдруг все честолюбивые планы, самодовольная память о собственных достоинствах показались ему ничтожными и бессильными. Даже самая красота жалкой. Горчайшее сомнение и отчаяние наполнили его сердце.

Скуластый прорицатель, закинув к небу острый колпак, ждал. Чего? Семпроний не двигался. Арфы невыносимо и бессмысленно переливались на высочайших нотах.

Вдруг Семпроний вскрикнул. Летучая мышь, как печать, влипла в его белую тунику против самого сердца. Повисев секунду, оторвалась и взлетела у его лица, коснувшись крыльями и тонкими лапами его волос.

Азиат упал лицом на песок, завопив:

– Знак! знак! Еще ли ты сомневаешься, ты, который умрешь и воскреснешь? Придешь ли ты к верным, которые ждут от тебя спасения и царства?

– Приду! – серьезно проговорил Семпроний и прибавил важно: – Завтра пусть ждут меня после захода солнца. Ты проведешь меня.

Ему самому показалось бы странным, что он мог сомневаться минуту тому назад, и когда он входил в теплую надушенную залу Лии, он держался прямо, забыв о своих узких плечах, был величественно бледен, а вспотевшие волосы на лбу и висках сбились и прилипли к коже, будто он несколько дней лежал в гробу или только что снял с головы диадему.

Подземные ручьи

…«участвуют все инструктора» – вдруг одна нога взлетела на воздух, за ней спешит другая, слишком просторная калоша изображает неискусно цеппелин по непрочной мартовской синеве, а туловище Струкова через старое пальто чувствует холодную лужу. Он даже не поспел с упреком взглянуть на обледенелый бугорок, с которого так неожиданно свергнулся, засмотревшись на объявление скетинг-ринга. Недостаток прохожих не дал падению Струкова сделаться уличной сценой. Мальчишки с папиросами были далеко. Но компания деловых людей на время перестала произносить варварские названия разных учреждений и поспешила пройти, да старуха с мешком сочувственно заругалась и запророчила, вроде Мережковского, близкий провал всего Петербурга.

Павел Николаевич отряхивался, не отодвигаясь от беспрерывно капавшей на него воды, как услышал, очевидно, к нему относившиеся слова:

– На вас льет, и вы стоите в луже. Вот ваша калоша. Молодая еще дама пробиралась к нему, осторожно держа грязную отлетевшую калошу.

Струков растерянно шаркнул ногой по воде и зачем-то представился. Дама улыбнулась и проговорила:

– Это неважно. Не то неважно, что вы – Струков, Павел Николаевич, а то, что вы свалились.

– Для вас, конечно, это неважно.

– Да и для вас не особенно. Неприятно, конечно, но важности особенной нет. Петербург от этого не провалится. Только не чистите платья, пока оно не высохнет. До свидания.

Струков почему-то очень хорошо разглядел и запомнил совсем обыкновенное лицо этой женщины и машинально удержал в памяти низкий и немного глухой звук ее голоса, отлично почувствовав при этом, что эта несколько унизительная для него встреча – нисколько не начало какого бы то ни было романа, о котором, положим, он и не думал.

Максим Иванович Крылечкин был старик огромного роста, несмотря на идиллическую свою фамилию, и от преклонного возраста походил на разбитый бурями фрегат. Особенно когда он несся, ничего, по близорукости, не видя, шатаясь и останавливаясь на каждом шагу, в крылатке, с дождевым сломанным зонтиком и с распиханными по всем внутренним и внешним карманам книгами. Он исстари был книжником, в свое время был закрыт, в свое время торговал у Владимирской церкви и теперь сидел в кооперативе, номинальными хозяевами которого являлись три молодых писателя, авторы небольших книжек стихов, понимающие в торговле столько же, сколько Максим Иванович в готской грамматике. От времени до времени, раза три в год, он заходил пить чай к Струкову, которого знал еще гимназистом и которому по стариковской вольности говорил «ты».

На этот раз он пришел с подарком, принеся довольно редко встречающееся «Путешествие младого Костиса», зная, что Павел Николаевич большой охотник до мистических сочинений, издававшихся в конце XVIII и начале XIX века Новиковским кружком.

– Бери, бери, не бойся. Не разоришь. В книжке четырех страниц не хватает и двадцать страниц переплетчиком перепутаны. Любителю или коллекционеру не продашь, а нелюбителям не нужна она. А ты ведь книги читаешь, не на показ держишь; поймешь и без четырех листиков. А мне она в придачу почти вышла от одной барыни, Петрова фамилия, Мария Родионовна. Не слыхал?