Несобранная проза

Струков о Марии Родионовне Петровой ничего не слыхал, за книгу поблагодарил и стал поить Крылечкина американским чаем, который нужно варить, а не заваривать. Но книжник еще раз вспомнил про Марию Родионовну и даже рассказал некоторые известные ему части ее биографии. Оказывается, что у Петровой еще четыре года тому назад был расстрелян муж по ошибке, вместо сидевшего с ним же в тюрьме однофамильца налетчика Петрова. Последний же вскоре был освобожден, так как дело мужа Марии Родионовны не было серьезным. Налетчик не постеснялся явиться на квартиру ко вдове и просил от него не отрекаться, так как все равно этим мужа она не воскресит, а его погубит. Петрова, неизвестно по каким причинам, согласилась исполнить его просьбу, что сделать было и не трудно, так как они были приезжие и покойного мужа почти никто не знал. Но слух об этом поступке как-то просочился и достиг даже Максима Ивановича, совсем не близко знавшего Петровых. Старик не искал психологических объяснений, а просто передавал событие, как известия о кражах, новом тарифе и холодной весне.

– И что же, – она живет с этим налетчиком, как с мужем, в одной квартире?

– Нет, что ты, он тотчас ушел, говорят, в ноги поклонился.

– И так с тех пор и не видаются?

– Не знаю. Кажется, иногда заходит в гости. Да он и не налетчиком оказался на поверку.

– Кто же такой?

– Кто его знает! Мало ли Петровых!

– Все-таки странно.

– Она чудная, Мария-то Родионовна. Всегда довольна. Это теперь-то. А уж всего, кажется, лишилась. И не думай, что она там какая-нибудь… Петрова, конечно, фамилия простая, а ведь барышней-то она какую фамилию носила. Выговорить подождать надо, – так высока. И ничего, как ни в чем не бывало.

Крылечкин стал прощаться, отыскивая спинной мешок, который он на всякий случай таскал с собою. Струкова крайне заинтересовала эта история незнакомых ему людей, и он охотно принял предложение книжника зайти на следующее утро вместе к Петровой посмотреть оставшиеся книги.

Проходить нужно было через кухню. По старой привычке холодных зим и уплотненного житья, она была наполнена людьми и остатками неподходящей мебели. В простенке стояли даже старинные английские часы, медленно и степенно звонившие одиннадцать, когда посетители вступили в пар и чад. Три женщины и подросток с мешком крашеных старых досок смотрели на свет бумажные деньги и, не обратив особенного внимания на пришедших, послали их в комнаты, но из узкого коридорчика почти в ту же минуту вышла молодая дама, которую Струков сейчас же узнал. Это она на днях уверяла его, что не важно провалиться в лужу. Она торопливо провела их в просторную, очевидно, нежилую, судя по отсутствию длинных труб через все пространство, комнату и, указав на пыльные полки с книгами, проговорила:

– Будьте добры, Максим Иванович, посмотрите книги без меня, что годится, отложите. О цене столкуемся. А я очень занята. Все минуты рассчитаны. С этой службой да хозяйством не видишь, как время идет. Того и гляди, что в одно прекрасное утро проснешься старухой.

– Ну, вам еще о старости рано думать.

– Да я и не думаю и нисколько ее не боюсь.

– Какая храбрая!

Мария Родионовна слегка нахмурилась и более задушевно произнесла:

– Храбрая? Ну, какая там храбрость! а что многих глупостей я теперь не боюсь, которые прежде представлялись непереносимыми, так это правда. Впрочем, моей заслуги в этом мало.

– Да, жизнь всему научит.

– И слава Богу, если научит. Струков зачем-то вступился:

– А ведь мы с вами встречались, и я даже вам представлен. Струков, Павел Николаевич.

– Вероятно, давно, еще в провинции.

Петрова не смутилась, но неохотно взглянула пристальней на покупателя.

– Верно, боится, что я знал ее мужа, – подумал Струков и поспешил добавить:

– Дня четыре тому назад на Бассейной.

– На Бассейной?

– Да, я, простите, свалился и попал в лужу.

– Да, у вас был довольно-таки жалкий вид, значит, мы – старинные друзья, – весело закончила хозяйка и протянула руку, которую Павел Николаевич поцеловал, хотя у него мелькнула странная уверенность, что это – не начало и не продолжение романа.

В разрозненном томе Вольтера Струков нашел мелко исписанную тетрадку. Не подумав, он начал читать и опомнился только когда кончил. Тогда же он сообразил, что это – не дневник позапрошлого столетия, а заметки последних лет и, всего вероятнее, самой Марии Родионовны. Тогда же он обратил внимание и на строчку вверху тетрадки:

– Читать после моей смерти.

Но кто же предполагался читателем? Во всяком случае, не он, не Павел Николаевич Струков. Ему было страшно неловко, но дело было сделано. Бежать сейчас к ней и признаться или все скрыть? Может быть, она хватится этой тетрадки и будет еще больше волноваться, не зная, в чьи руки она попала. Там были и куски дневника, и мысли, и выписки из книг, чаще всего (или это так показалось Струкову) именно из «Путешествия младого Костиса», которое, очевидно, за последние годы внимательно было прочитано.

И почему «после смерти»? Что побуждало молодую женщину искать выхода из такого непоправимого положения и что ее удержало?