Несостоявшаяся битва

Однако сила Гитлера заключалась в том, что в этот решающий момент в конце июля все его министры и генералы хотели одного и того же, хотя, возможно, и по различным соображениям. Никого из них не беспокоило предстоящее уничтожение польского государства. Их всех (кроме Гитлера) тревожила угроза англо-французского вторжения; они боялись его «ради Германии» и не могли представить себе, как может Германия вести успешную войну на два фронта.

На том приеме перед Стэлэном Геринг был представителем всех этих сомневавшихся.[46] Они считали, что мир можно было сохранить, только принеся в жертву Польшу, точно так же, как Чехословакия была принесена в жертву год назад. Однако Геринг выразил это более отчетливо. На карту будет поставлено само существование Англии и Франции, если они придут на помощь полякам, говорил он.

И немцы—Тротт и Кордт, Геринг и Боденшатц и множество других — разъезжали в Лондон и Париж; иногда они ехали с лучшими намерениями, иногда-с худшими; приезжали один за другим: все стремились отговорить англичан и французов от участия в делах своего польского союзника.

Они и не догадывались, что Гамелен и Горт[47] гораздо более эффективно, чем сами немцы, проводили в жизнь желательный для Германии курс и что то же самое сделали министры авиации Англии и Франции. Немцы ломились в открытые двери, зная далеко не все о намерениях союзников. Причиной этому явилась неуверенность немецкого руководства в возможном развитии событий. Все признаки указывали на то, что союзники не предпримут активных действий, но был один фактор — внушительный военный и экономический потенциал союзников. Немцы не могли поверить, что союзники не воспользуются таким потенциалом, когда Германия нападет на Польшу.

Геринг, фон Вейцзекер и другие хотели увериться в этой бездеятельности союзников; они боялись, что война против Англии и Франции завершится сокрушительным поражением Германии. Но у них не было необходимости беспокоиться: ни Чемберлен, ни Даладье не были готовы воспользоваться той возможностью, которую предоставлял им Гитлер. Не только два правительства, но и их командующие и начальники штабов не знали подлинного положения дел. Что еще хуже, они думали, что знали. Чемберлен и Даладье не хотели войны и верили, что и Гитлер не хочет войны. Их взгляды подкреплялись взглядами военных советников, настаивавших, опять-таки не зная подлинных намерений немцев и исходя из самим себе внушенного страха перед вооруженной мощью Германии, скорее на политике свободы от каких-либо конкретных обязательств в польском конфликте, чем на политике вовлечения в него.

Это были критические часы для Гитлера. Он не хотел повторить ошибку, допущенную кайзером в 1914 году, когда последний неправильно понял намерения англичан. Он неоднократно высказывал свою точку зрения генералам, а также Риббентропу, что Англия не вмешается, если он применит силу против поляков, а без одобрения англичан, он был уверен, французы не предпримут никаких враждебных действий. По мере того как для Гитлера приближался час принятия окончательного решения, поступали все новые подтверждения правильности его расчетов, но наиболее убедительное подтверждение поступило от немецкого посольства в Лондоне, от самого посла, с которым и сама история, и его подчиненные в то время обращались как с фигурой, достойной пренебрежения. Однако посол Дирксен в политику не играл; он не стремился завоевать авторитета Гитлера. Это был человек без достаточного воображения, но компетентный профессиональный дипломат, который докладывал о событиях и фактах так, как он их понимал. Его донесения дали Гитлеру те дополнительные подтверждения, в которых он нуждался; они дополнили информацию Селиго из Лондона.

10 июля 1939 года Дирксен послал в Берлин политическое донесение о «сгущении политической атмосферы в Англии». С началом войны немцы опубликовали это донесение как часть своей «Белой книги», в которой пытались показать англичан, французов и поляков как виновников развязанной войны. Однако то место в донесении Дирксена, которое в свое время должно было стать самым важным для Гитлера, в «Белой книге» было опущено. Дирксен писал, что основное различие в настроениях англичан в сентябре 1938 года, во время Мюнхена, и «теперь», в середине лета 1939 года, состояло в том, что в первом случае «широкие массы народа были пассивны и не склонны к борьбе», теперь же они перехватили инициативу и настаивают, чтобы правительство заняло твердую позицию и боролось. Как бы неприятна ни была реальная действительность, писал Дирксен, Германии нужно считаться с ней, особенно в такой стране, как Англия.