Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Сиратори начал с того, что главной задачей японской политики является устранение иностранного военно-политического присутствия из Маньчжурии и «собственно Китая», частью которого японцы Маньчжурию не считали. Тогда эти территории окончательно окажутся в сфере влияния Японии, которая сможет эксплуатировать их в соответствии со своими нуждами. Впрочем, это не предполагало полного экономического вытеснения «великих держав», прежде всего США и Великобритании, из Китая (но, повторим, не из Маньчжурии!), потому что такой вариант был заведомо нереален: никто без войны своих экономических позиций здесь не уступил бы. Китай должен иметь наилучшие отношения с Японией и сотрудничать с ней; если он к этому не стремится, его придется заставить. Сиратори считал, что Китай, особенно лидеры Гоминьдана, «не понимает своего счастья», ориентируясь на Великобританию и США, а не на Японию, которая единственная может освободить его от гнета «белого империализма», хотя и не вполне бескорыстно. В результате на Дальнем Востоке воцарится мир, которого жаждут все стороны, и прежде всего Япония. Утверждения, что «в бедах Китая виноват сам Китай» и что он может достичь внутриполитической стабильности и безопасности только путем союза с Японией, с началом «Китайского инцидента» стали официальной линией японской пропаганды.[480] Впрочем, к аналогичным выводам уже в начале 1930-х годов пришли многие авторитетные европейские и американские эксперты, и даже лидеры Гоминдана (например, Ван Цзинвэй), не снимая с себя ответственности за нестабильность в стране, признавали, что пока неспособны справиться с ней.

Переходя к «русскому вопросу», Сиратори назвал СССР не только главным препятствием на пути реализации японской политики в Маньчжурии и в Китае и «силой, которую, бесспорно, надо устранить в первую очередь», но даже единственным государством, которое реально угрожает Японии. Он был уверен, что Сталин не отказался от ленинской концепции мировой революции, которая на самом деле не основывается на идеологических принципах, а только прикрывается ими. Иными словами, советская дипломатия продолжает и развивает экспансионистскую внешнюю политику царской России, – кстати, того же мнения придерживались многие аналитики, включая Чемберлена, Уэда и Сато Наотакэ, одного из лучших знатоков России в японском МИД. Можно сказать, что в судьбе Сато отразилась вся трагическая динамика русско-японских отношений первой половины XX столетия: он был атташе в Петербурге в годы первой революции, открывал японское посольство в Москве в 1925 г. и, уже в качестве посла, принимал из рук Молотова ноту об объявлении войны в августе 1945 г..[481]

Сиратори полагал, что в настоящий момент Советскому Союзу для полномасштабного осуществления внешней экспансии не хватает сил, но не желания. Поэтому его более всего занимала практическая оценка военного, политического и экономического потенциала СССР как противника в будущем противостоянии, а возможно, и войне, к мысли о неизбежности которой он склонялся все больше. Япония должна как можно скорее покончить с влиянием СССР на Дальнем Востоке, не упуская момент и проявляя инициативу. Он считал, что Советский Союз пока слаб и неспособен к эффективной войне против Японии, но понимал, что время работает на Россию, в том числе с учетом ее колоссальных ресурсов и несомненных успехов первой и второй пятилеток. Поскольку Москва заинтересована в мирных отношениях со своими соседями, а для Японии война не является самоцелью, он предлагал приступить к немедленным переговорам, но считал возможным и нужным вести их с позиции силы.

Потенциальные требования и условия Японии представлялись ему так: демилитаризация Владивостока, вывод войск из Внешней Монголии (т.е. Монгольской Народной Республики, не признанной в то время никем в мире, кроме СССР и Танну-Тувы, а потому как бы несуществующей), затем демилитаризация Забайкалья вкупе с уступками в вопросах рыболовства, лесных концессий и т.д. В число первоочередных требований Сиратори включил также покупку «по умеренной цене» Северного Сахалина с последующими переговорами о покупке Приморья, о чем не раз заговаривал с советскими дипломатами и журналистами в Токио еще в начале тридцатых. Кроме того, он предупреждал, что позиция Японии должна быть заявлена жестко и определенно: переговоры не дадут желаемых результатов, если вести их так же «мягкотело», как во время покупки КВЖД. Под это он попытался подвести теоретическую базу, заявив, что славяне и «раса Ямато» неизбежно столкнутся в борьбе за господство на Дальнем Востоке и на Азиатском континенте в целом.