Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Написанные тексты «сырых мыслей» Риббентроп Молотову не передал, но продиктовал их переводчику, – вероятно, желая таким образом подчеркнуть их «неофициальность». Затем начался диалог, который с Гитлером так и не получился. Молотов посетовал на неуступчивость и медлительность Японии, исключительно от которой, дескать, зависит прогресс советско-японских отношений. Перейдя к больному вопросу о Босфоре и Дарданеллах, он заметил, что «Германия не является черноморской державой» и что «для нее проливы имеют не второе <как сказал Риббентроп. – В.М.>, а, пожалуй, десятое значение», добавив: «для Италии, тоже нечерноморской державы, проливы имеют, может быть, пятое значение» (в германской записи это разъяснение отсутствует). Риббентроп возразил, что Италия как средиземноморская держава в проливах заинтересована. Молотов парировал: «Из Черного моря Италии никто и никогда не угрожал и никогда никто не будет угрожать». Замечу, что положение России и Италии в этом отношении было несколько похожим: Гибралтар так же «запирал» выход из Средиземного моря в Атлантический океан, как Босфор и Дарданеллы, находившиеся у Турции (вопрос заключался в том, кто будет контролировать их на самом деле), «запирали» выход из Черного моря в Средиземное.

Разговор логично перешел к Болгарии, которую Сталин и Молотов хотели видеть исключительно советской сферой влияния и которую собирались «гарантировать» (вплоть до ввода войск), подобно тому, как Гитлер поступил с Румынией. Основной узел противоречий обозначился именно здесь. Куда больше Финляндии и вопросов свободы судоходства в Балтийском море, о которых также шла речь, Гитлера насторожили посягательства на Болгарию и проливы, а значит, и на румынскую нефть.

Риббентроп не хотел углубляться в «мелочи», подвергая опасности красивый, но хрупкий «хрустальный дворец», над возведением которого столько трудился. «Он хотел бы свести сегодняшний разговор к более крупным вопросам, он хотел бы поставить вопрос, готов ли СССР сотрудничать с ними. «По другим вопросам мы можем всегда договориться, если мы на основе наших прошлогодних соглашений расширим наши отношения», – говорит министр. Где лежат интересы Германии и СССР? – это подлежит решению. Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга, а совместно добивались осуществления своих интересов, чтобы они путем совместной работы реализовали свои стремления, не противореча друг другу. Риббентроп хотел бы получить ответ, готов ли СССР изучить этот вопрос и сотрудничать с тремя державами. Из писем Сталина он вынес впечатление, что СССР склонен к этому. Вопросы, которые касаются Германии и СССР, всегда можно решить, важно, чтобы и Германия, и СССР имели общие линии в крупных чертах». Поэтому вопрос о Финляндии он отнес к второстепенным, а о перспективе ориентации территориальных аспирации Москвы в сторону Индийского океана – к первоочередным.

От Молотова ждали конкретного ответа. И Молотов его дал с максимальной конкретностью, какую ему позволял «поводок» сталинской дипломатии: «Теперь к вопросу о совместной работе СССР, Японии, Германии и Италии. Он отвечает на этот вопрос положительно, но надо по этому вопросу договориться. Правильны ли предположения Германии по вопросу о разграничении сфер интересов? Трудно конкретно уже сегодня ответить на этот вопрос, ибо этот вопрос до сих пор Германия не ставила перед СССР и он является для советского правительства новым. Он пока не знает мнения И.В. Сталина и других советских руководителей на этот счет, но ответ СССР вытекает из того, что им уже говорилось. Эти большие вопросы завтрашнего дня, с его точки зрения, не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня. И если их правильно увязать, то будет найдено нужное решение. То, что ему пришлось иметь ряд бесед с министром и с рейхсканцлером, – это большой шаг вперед в деле выяснения важных вопросов. Как дальше пойти по этому пути, Молотов предоставляет решать Риббентропу. Риббентроп уже говорил, чтобы наши послы граф фон дер Шуленбург и т. Шкварцев продолжили в дипломатическом порядке обсуждение этих вопросов. Если сейчас нет необходимости в других методах, то это предложение приемлемо». Таким образом, о скором визите рейхсминистра в Москву речь уже не шла.

Германская запись заканчиваеся ремаркой, отсутствующей в советском варианте: «Вслед за тем господин Молотов сердечно попрощался с Имперским Министром иностранных дел, подчеркивая, что не сожалеет о воздушном налете, так как благодаря ему он имел такую исчерпывающую беседу с Имперским Министром иностранных дел».

Сразу по возвращении Молотов направил итоговую телеграмму Сталину о том, что «обе беседы не дали желательных результатов». В отношении Гитлера он был прав, в отношении Риббентропа – нет, очевидно, не осознав ни важности его предложений (суть их нарком изложил очень «смазанно»), ни тем более степени риска, на которую пошел собеседник. Утром Молотов со свитой отбыл в Москву. Из нотаблей на вокзале его провожал только Риббентроп, что само по себе уже говорило о многом.