Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Ясно, что Кента заставили замолчать. Но письма представляли угрозу не столько для автора, сколько для адресата. В конце концов, как заметил по этому поводу Мосли, Черчилль имел полное право переписываться с Рузвельтом и пытаться привлечь США в союзники. Проблема была лишь в «нарушении этикета», поскольку он делал это через голову премьера Чемберлена. А вот Рузвельту – в год выборов, которые можно было выиграть только под антиинтервенционистскими лозунгами! – они грозили большими осложнениями. Кеннеди, сторонник «умиротворения», но такой же атлантист, как его босс, «подставлять» его не стал.

4 июня Черчилль, уже премьер, заявил: «Мы никогда не капитулируем и если даже, чего я ни на минуту не допускаю, этот наш остров, или часть его, будет захвачен и истерзан, то наша империя за морями, вооруженная и под защитой королевского флота, продолжит борьбу, пока, в угодное Богу время, Новый Свет со всей его силой и мощью не выступит ради спасения и освобождения Старого».[356] «Нейтральные» Соединенные Штаты не протестовали. Это была последняя ставка атлантистов.

Джентльмен с зонтиком

Если Черчилль не всегда был такой героической фигурой, какой рисовали его военная пропаганда и послевоенная историография, то и Невиль Чемберлен не всегда был трагикомическим «джентльменом с зонтиком», отрицательным, если не зловещим, персонажем, обличаемым за «умиротворение агрессора».[357]

Невиль Чемберлен поздно пришел в политику, обреченный оставаться в тени своего отца Джозефа, одного из архитекторов Британской колониальной империи, и старшего брата Остина, занимавшего посты министра финансов и иностранных дел, но так и не ставшего премьером. Остин говорил брату: «Запомни, ты ни черта не понимаешь во внешней политике». Младший Чемберлен не блистал талантами, не писал книг и уж тем более был лишен блеска и авантюрности Черчилля, в окружении которого его насмешливо называли «фабрикантом железных кроватей». Однако он был неплохим администратором, мэром Бирмингема, а затем министром здравоохранения. Министром финансов он оказался неважным, хотя и не хуже большинства своих предшественников. Пожалуй, он, как и его французский «сотоварищ» по Мюнхену Даладье, был бы нормальным премьером в нормальное время, но ему повезло меньше, чем Макдональду или Болдуину.

Связанный с миром бизнеса больше, чем с политикой, Чемберлен имел репутацию «практика, деляги», как характеризовал его Майский. Подобно своему предшественнику Болдуину, он, во-первых, не хотел войны и всеми силами стремился ее избежать, а во-вторых, не питал никаких симпатий к России, тем более к Советской, желая, чтобы она не вмешивалась ни в европейские дела за пределами «санитарного кордона», ни в дела Британской империи, например, в Афганистане и тем более в Индии. Мир для него вообще ограничивался империей, как и для большинства обывателей метрополии, для которых Бомбей, Канберра или Кейптаун были несравненно ближе и важнее Праги, Варшавы или Бухареста. Такая ограниченность была естественна, но для государственного деятеля опасна. Поэтому дорога к новой войне оказалась вымощена в том числе «благими намерениями» Чемберлена.

В политике он был типичным представителем «старого поколения» во всех смыслах слова: старше Черчилля на пять лет, Сталина – на десять, Гитлера – на все двадцать. Практичный и порядочный, разумный и благочестивый, Чемберлен не был ни циником, ни ханжой-моралистом, но свято верил в то, что «договоры должны соблюдаться». Однако европейская политика, где тон задавали беспринципные и пассионарные диктаторы, – это не Бирмингемская и даже не Лондонская биржа. Тут требовались люди иного сорта. Дело не в возрасте: Ротермир был одногодком Чемберлена, но понимал ситуацию куда лучше. Иными словами, Невиль Чемберлен, мирно доросший со своими скромными способностями и добрыми намерениями до поста премьера, оказался совершенно неадекватен ситуации. Да простит мне читатель рискованное сравнение, но не похоже ли это на Николая Александровича, последнего из Романовых?