Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Новую границу надлежало закрепить официально, да и проблем с «переустройством» Польши возникло множество. Необходимость переговоров на высшем уровне стала очевидной. Сталин и Молотов заявили, что покинуть Москву не могут, и Риббентроп снова собрался в путь, наделенный фюрером максимальными полномочиями. 23 сенятбря он известил об этом Шуленбурга и попросил согласовать с Молотовым время визита. Вылет делегации был назначен на утро двадцать седьмого, причем участники были оповещены об этом всего лишь за сутки.

Вайцзекер составил для шефа меморандум «Предстоящие переговоры в Москве», краткий и деловой:

«I. Война с Польшей окончена; на Западе германские планы наступления еще не готовы; поэтому внешняя политика снова выступает на первый план. Наши политические интересы подразумевают:

(а) Максимально сократить театр военных действий.

(б) Усилить стремление к миру у противника и среди нейтралов. У противника нет конкретных идей насчет мира. Мы, однако, обладаем завоеванными территориями и можем объявить наши военные цели. В частности, мы должны дать французам пищу для размышлений путем реальных надежд на мир и поощрять процесс их отделения от англичан.

II. В Москве, по моему мнению, надо сказать о двух вешах:

(а) Россия не должна нарушать мир на Балканах и не предпринимать никаких действий в Бессарабии, пока Великобритания не предпримет на Балканах вооруженного вмешательства.

(б) С целью помочь партии мира во Франции, мы намерены представить на обсуждение следующую программу:

По существу Германия требует границ 1914 г. Затем, будущее «остаточной Польши» [К меморандуму прилагалась записка германского посла в Варшаве фон Мольтке о целесообразности создания «буферного» польского государства с границей по линии Гродно-Перемышль на востоке и населением 12-15 миллионов человек, под руководством генерала Соснковского; посол, только что покинувший свой пост, указывал, что на меньшее поляки не пойдут и изберут путь борьбы против Германии в союзе с западными державами.] зависит от готовности западных держав прийти к соглашению. Если русские проявят упрямство в отношении «остаточной Польши» по обе стороны нынешней демаркационной линии, мы вольны распоряжаться нашей территорией и можем принять свое собственное решение.

(в) Особые темы для переговоров:

1. Обмен населением между районами к западу и востоку от линии рек <т.е. будущей границы. – В.М.>, особенно эвакуация фольксдойче с русской территории на германскую.

2. Обеспечение безопасности фольксдойче в районах, которые в дальнейшем могут быть заняты русскими.

3. Четкое размежевание по линии рек (например, по середине основных судоходных путей и мостов) и проведение демаркационной линии от верховий реки Сан до Ужокского перевала (у реки Сан несколько истоков).

4. Доступность железнодорожной линии от Черновиц до Львова для наших перевозок из Румынии.

5. Подготовка широкомасштабных германо-русских торговых переговоров».[436]

Московские переговоры 27-28 сентября пошли по этому сценарию. Долгое время об их ходе и содержании можно было судить только по результатам и по отдельным документам, поскольку протоколы не были известны. Советских записей, видимо, просто не существует в природе, а подробные германские записи, сделанные Хильгером, почему-то оказались не в архиве МИД, а в личных бумагах посла Шуленбурга, где лет пятнадцать назад их обнаружила историк И. Фляйшхауэр.[437] Что касается общей обстановки визита, когда гауляйтер Форстер чувствовал себя среди старых партайгеноссе, а Риббентроп пил за здоровье сидевшего неподалеку Кагановича (жаль, Гитлер, Геббельс и Розенберг не видели!), то ее неплохо воссоздает статья помощника Риббентропа Андора Хенке «С Имперским министром иностранных дел в Москве», написанная более года спустя.[438] Она предназначалась для публикации, но света так и не увидела – время после утверждения плана «Барбаросса» требовало иных «песен». Текст сохранился в архиве МИД и был опубликован в приложении к «Документам внешней политики Германии», чтобы дать хоть какое-то представление о визите. Хенке ранее девять лет провел в Москве, знал русский язык и улавливал многое из того, что неизбежно ускользало от глаз и слуха начальства; он сопровождал Риббентропа и в августе. Мы будем пользоваться обоими этими источниками.

К половине девятого утра 27 сентября свита рейхсминистра собралась в аэропорту Темпельхоф. Риббентроп приехал в девять, и всего через несколько минут специальный самолет фюрера «Гренцмарк», уже знакомый многим пассажирам по прошлому вояжу в Москву, поднялся в воздух. Через два часа он совершил посадку в Кенигсберге, где делегацию принимал гауляйтер Восточной Пруссии Кох (именно там к ней присоединился его коллега из Данцига гауляйтер Форстер). Во время короткого обеда в Кенигсберге поступило известие о капитуляции Варшавы, которое Хенке перевел Шкварцеву (он летел вместе с Риббентропом и беседовал с ним в самолете). «Все мы, и немцы, и русские, – вспоминал позже Хенке, – увидели в этом событии добрый знак для будущих переговоров».