Несостоявшаяся революция

Хотя в биографии каждого из них можно обнаружить какие-то индивидуальные интеллектуальные и культурные влияния (как, например, влияние Михаила Бахтина на молодого Кожинова и Алексея Лосева на Петра Палиевского) и экзистенциальные завязки, подвигшие именно к такому выбору, был еще и общий знаменатель. Трамплином для идеологического поиска интеллигентов послужило разочарование в хрущевском правлении и коммунистической политике вообще. Свернутая половинчатая либерализация, кровавое подавление народного восстания в Венгрии273, импульсивный и плохо продуманный реформизм оттолкнули их от политики Хрущева и посеяли сомнения в возможности реформирования советского коммунизма. Вновь, как в первой половине XIX в., в поисках идеологической альтернативы отечественная интеллигенция двинулась в двух расходящихся направлениях: либерально-западническом и автохтонно-почвенническом. И как сто лет тому назад, рядом с ними существовал влиятельный консерватизм, означавший в том историко-культурном контексте реабилитацию Сталина и его наследства.

273 Характерно, что члены Российской национально-социалистической партии выступали против ввода советских войск в Венгрию и даже организовали небольшую акцию протеста, по совпадению обстоятельств оставшуюся безнаказанной и даже незамеченной.

Дрейф части городских либеральных интеллигентов в сторону славянофильства был культурной и интеллектуальной реакцией на хрущевскую политику. Экологическое варварство (возведение гидроэлектростанций, приведшее к затоплению ряда обширных русских территорий и строительство целлюлозно-бумажного комбината на Байкале) и разрушение традиционной историко-культурной среды (уничтожение старой Москвы и исторической застройки ряда русских городов), мощная антирелигиозная кампания, вызывавшая в памяти тяжелые реминисценции с политикой 20—30-х годов XX в., новая политика идентичности (формирование «советского народа»), рассматривавшаяся как покушение на этнические идентичности,— этого было более чем достаточно, чтобы вызвать непонимание, обиду и гнев городских интеллектуалов. У выходцев из деревни к этому добавлялось недовольство продолжавшейся и при Хрущеве социальной дискриминацией русского села.

Официальная политика по принципу «от обратного» стимулировала поиски национальных корней, разворот к русской почве. В то же время десталинизация и смягчение режима сделали культурное движение в сторону русскости допустимым, хотя и политически сомнительным. Запретный плод русскости выглядел тем более желанным, что запрещал его все более непопулярный и комедийно выглядевший властитель. А пряный привкус оппозиционности и вольнодумства придавал этому культурному поиску особое очарование, ведь, в отличие от сталинской эпохи, квазиполитическая фронда была отныне не только возможна, но даже стала поощряться в интеллигентской среде, воспроизводившей традиционный стереотип поведения в отношении власти: внешне соглашаясь, держать фигу в кармане.

Расщепление интеллигентской среды на, условно, три культурно-идеологических течения имело очевидную этническую подоплеку. Русские националисты, точнее, симпатизанты русской этничности, а также консерваторы-сталинисты были преимущественно или даже почти исключительно русскими, в то время как смыслообразующее и организационно-кадровое ядро либерально-реформистского лагеря составляли этнические евреи. Хотя русских в нем было изрядно и количественно они, вероятно, даже превалировали, смысловое и организационное ядро диссиденства составляли именно евреи. По словам Геннадия Костырченко, автора монументальной и вполне юдофильской книги о сталинской политике в отношении евреев, костяк диссидентского движения составляла интеллигенция еврейского происхождения274.

274 Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М., 2001. С.697.

Более того, еврейская этничность и отношение к ней стало своеобразным опознавательным знаком, символом либерально-западнического выбора вообще. Постфактум эту ситуацию весьма откровенно описала литератор Лариса Васильева: «В нашем литературном мире, разделенном на правых — славянофилов и левых — западников, лакмусовой бумажкой для определения принадлежности писателя к тому или иному лагерю был еврейский вопрос. Если ты еврей, значит, западник, прогрессивный человек. Если наполовину — тоже. Если ни того, ни другого, то муж или жена евреи дают тебе право на вход в левый фланг. Если ни того, ни другого, ни третьего, должен в творчестве проявить лояльность в еврейском вопросе. Точно так же по еврейскому признаку не слишком принимали в свои ряды группы правого, славянофильского фланга»275.