Однако объяснение проигрыша националистов лишь их организационной немощью и традиционным недоверием к демократической политике было бы явно неполным. Допустим, они преодолели бы себя и пошли на улицы, однако что могли националисты предложить городскому среднему классу, ориентированному на смутные, но весьма радикальные демократические и рыночные идеалы? Социалистическую плановую экономику и сохранение власти партии? А ведь именно таким было программное кредо национал-большевистского альянса: социализм как исторический выбор России, плановая экономика vs. рынок, авторитарная власть vs. парламентская демократия.
Хотя националистические предостережения о шипах и терниях рыночной экономики и политической демократии, как показало время, оказались во многом точными и исторически справедливыми, переживавшее массовую невротизацию и психотизацию российское общество не внимало голосу разума. Как известно из психологии, люди вообще существа скорее иррациональные, чем рациональные, в ситуации же масштабного кризиса иррациональные настроения и устремления легко прорывают тонкую пленку логико-дискурсивного мышления и полонят умы миллионов.
Публичная солидаризация националистов с компартией в тот исторический момент, когда доминантой массовых настроений становился истеричный антикоммунизм, возможно, и свидетельствовала об их стоицизме — разве не благородно хранить верность обреченному союзнику? — но никак не об их уме. Последователи «черной сотни» ничего не забыли, но ничему не научились.
Элементарная логика политической борьбы подсказывала: втайне пользоваться поддержкой коммунистов, а наяву их проклинать. Но у националистов не хватило умения даже для столь немудреного кульбита. Что уж говорить об ассимиляции националистической доктриной популярных идей политической демократии и рыночной экономики: с непостижимым упорством патриоты продолжали твердить, что Россия специально не создана для демократии и рынка.
Теоретической вершиной русской национализма была попытка адаптировать «философию хозяйства» Сергея Булгакова к перестроечным реалиям319. Смешно сказать, но эти завиральные идеи пользовались невероятной популярностью среди националистов рубежа 80—90-х годов прошлого века. Мы полагаем, дело было отнюдь не в отсутствии профессиональных экономистов среди националистов, о чем пишет Сергей Сергеев320. Если чего им не хватало, так это не экономистов, политических аналитиков и доступа в электронные СМИ, а неумения уловить Zeitgeist — дух времени.
Это понятие, рожденное немецкой романтической философией, в современных теориях прикладной политики рассматривается в качестве одного из ключевых факторов успешной политической деятельности наряду с материальными ресурсами, профессиональной командой и т.д. Дух времени — это настроение общества в целом, это то, что определяет выбор им политических приоритетов и политических идей. Образно говоря, это могучий ветер, который может стать ветром победы, если правильно развернуть паруса. Но против этого ветра не стоит плевать и, тем более, плыть. Что националисты с непостижимым упорством и делали, проявляя интеллектуальную слепоту и отсутствие хоть какого-то чутья в отношении массовых настроений советского общества.
Из неумения уловить дух времени и вытекали фундаментальные политические ошибки русского национализма. Он поддержал коммунистическую власть именно тогда, когда та зашаталась и критически ослабла; он предлагал городскому среднему классу максимально непривлекательную для того политическую и социально-экономическую модель. В общем, националисты сделали все возможное, дабы проиграть выборы весны 1990 г. и похерить уникальный шанс превратиться в самостоятельную политическую силу.