Несостоявшаяся революция

Хотя, как уже отмечалось, проигрышный политико-идеологический профиль националисты унаследовали от прежней культурно-исторической эпохи — фазы А/В в типологии Мирослава Гроха, было бы ошибочно трактовать филиацию идей как детерминистскую зависимость. Взгляды националистов конца 60-х — первой половины 80-х годов, отрицавших демократию и рынок, восхвалявших империю и авторитарное государство, вовсе не были обречены на автоматическое воспроизведение в новых условиях; они вполне могли претерпеть серьезную трансформацию подобно взглядам демократов и Ельцина. Ведь еще в начале 1989 г. те не были ни публичными антикоммунистами, ни, тем паче, радетелями российского суверенитета.

По иронии истории Советский Союз был разрушен именно тем оружием, которым националисты пытались его укрепить. Мало того, что демократы предложили привлекательную для советского общества политическую и социоэкономическую альтернативу коммунистическому режиму, так они еще и умело ассимилировали националистическую по своему происхождению доктрину российского суверенитета.

А ведь первоначальная политическая траектория Бориса Ельцина и демократического движения не предвещала ничего подобного. Вплоть до рубежа 1989 и 1990 гг. Ельцин выступал какхаризматичный социальный популист, во взглядах которого не было даже намека на какую-нибудь национальную проблематику. Доминировавшим умонастроением демократического движения, с которым Ельцин связал свою политическую судьбу с лета 1989 г., вообще было, по меткому замечанию одного наблюдателя, экзистенциальное отрицание всего русского, национального. Отождествлявшиеся с империей Россия и русскость вызывали у демократов исключительно негативные коннотации. Однако перенос тяжести политической борьбы с союзного на республиканский уровень вынудил их искать ключик к русским сердцам и осваивать психологически крайне неприятную для них тематику русского этнического дискурса.

Важный стимул к «русификации» «Демроссии» (и даже само название коалиции) исходил от либеральных националистов, которые альянсу с коммунистами предпочли союз с демократами. Надо отдать должное политической гибкости последних, которые, несмотря на свое экзистенциальное неприятие русскости, не сочли зазорным взять на вооружение идеи политических конкурентов. Программа «Демократической России» покоилась на трех китах: рынок, демократия и суверенитет России. В общем, почти суверенная демократия.

Националисты же много и со вкусом говорили о суверенитете России (даже требовали перенести союзную столицу из Москвы в другой город), но нисколько о рынке и демократии. Отличие от демократов состояло еще и в том, что националисты в совершенно нереалистической манере предполагали совместить российский суверенитет и общесоюзное единство. И это при том, что они призывали прекратить субсидирование Россией союзных республик и обеспечить ее политическое и экономическое равноправие! Нет нужды еще раз разворачивать многажды доказанный нами на страницах этой книги тезис: континентальная имперская полития — не важно, в самодержавной или советской форме — могла существовать и развиваться только за счет эксплуатации России и русских. Любое равноправие России с другими республиками неизбежно разрушало имперское государство — и тем быстрее и надежнее, чем полнее это равноправие обеспечивалось бы.

Демократы же прекрасно отдавали себе отчет, что суверенитет России станет тараном, который разрушит советскую империю. А это и составляло их самое страстное, потаенное, экзистенциально укорененное желание. Но, еще раз повторимся, магическая формула разрушения СССР была выкована не демократами, а русскими националистами. К ним с полным основанием можно применить парафраз из гетевского «Фауста»: вот сила, которая желая блага (блага с точки зрения националистов), совершала зло... Могли Валентин Распутин, талантливый писатель и воистину печальник русского народа, вообразить, каким зловещим эхом отзовется произнесенная им в сердцах на съезде народных депутатов СССР знаменитая фраза: что, может быть, России задуматься о выходе из состава Советского Союза?

На лету подхватив идею российского суверенитета, открывавшую дорогу к вершинам политической власти, демократы в то же время дали ей собственную интерпретацию. Если для националистов суверенитет означал, в первую очередь, этническую эмансипацию русских и России, что они считали первейшим средством сохранения советского единства, то демократы делали акцент на суверенитете как ключевом орудии разрушения советской империи, последовательно элиминируя при этом любые коннотации с русской этничностью.