Несостоявшаяся революция

Здесь проглядывает очевидное сходство с использованием им­перских (и, отчасти, националистических) мотивов Иосифом Ста­линым в 40-е — начале 50-х гг. XX в. Историческая несоразмерность этой аналогии лишь ярче оттеняет функциональное сходство прово­лившейся политики. В обоих случаях речь шла об обеспечении вла­сти дополнительным источником легитимации и включении старых идентитетов в конструируемые государством новые идентичности. Также предпринималась попытка мобилизовать традиционную госу­дарственную идентичность русских при одновременном пренебреже­нии этнической идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму.

Еще одна впечатляющая и совсем не надуманная историческая параллель может быть проведена с более ранней эпохой — идеологи­ческой ситуацией в России второй четверти XIX в. Обращает на себя внимание очевидная близость двух таких интеллектуально-идеоло­гических продуктов, как теория «официальной народности» графа Сергея Уварова и концепция «суверенной демократии» современного кремлевского идеолога Владислава Суркова. (Сразу оговоримся, что не усматриваем в этом сходстве результат филиации идей.) Напомним, что первая выражалась триадой «православие, самодержавие, народ­ность», где центральным пунктом было «самодержавие» — монархия, обладающая всей полнотой власти на территории страны и свободой рук во внешней политике. Но ведь это то же самое, что «суверенная демократия»! Просто в одну историческую эпоху «естественной» фор­мой правления была монархия, а сейчас — демократия. Но суть-то неизменна.

Современная идеологическая доктрина включила в себя под псев­донимом «демократия» и принцип «народности»», хотя смысл его в российском контексте не менее туманен, чем двести лет тому назад. Совершенно точно усилия власти направлены на минимизацию уча­стия народа в политике и решении собственной судьбы, то есть на вы­холащивание «демократии»/«народности». Ну а в православии «суве­ренная демократия» вообще не нуждается: государство у нас светское, а церковь послушна и раболепна.

Хотя доктрина Уварова продержалась без малого сотню лет, а идеологема Суркова не пережила даже второе президенство Пути­на, саму попытку создания официальной идеологической доктрины мы рассматриваем как процесс закономерный — ни одно успешное современное государство не обходится без явной или имплицитной государственной идеологии. Однако удивительное и вполне бессо­знательное, ненамеренное совпадение доктрин, разделенных двух­сотлетней историей, наталкивает на вполне естественное предполо­жение: российское государство по-прежнему принципиально чуждорусскому народу. Сменились исторические эпохи и глобальный кон­текст, типы и формы российского государства, но суть его осталась неизменной — безбожный и вненациональный (а то и откровенно антинациональный) Левиафан.

Изменения в идеологии — что в середине прошлого века, что в начале нынешнего — представляли своеобразный ответ правящего класса на фундаментальные потребности отечественного общества, в котором после фазы революционных потрясений оформился кон­сервативный запрос на порядок, стабильность и нормальность. По­мимо этого, в посткоммунистической России артикулирование идеи и символов государства было призвано компенсировать его реальную слабость и канализировать нараставшие патерналистские настроения отечественного общества.

Современная российская элита использовала массовые настроения в собственных интересах. Поточному наблюдению Ицхака Брудного, движущий мотив неогосударственничества российской элиты носил корпоративный и эгоистический характер: легитимировать нелибе­ральную модель капитализма, при которой эта элита оставалась глав­ным центром экономических решений[11].

Ни уваровская «официальная народность», ни сталинский наци­онал-большевизм, ни новое государственничество начала XXI в. не изменили (и вообще не задавались такой целью) принципиальных оснований современных им социальных систем, а лишь обеспечили их пропагандистско-идеологическое прикрытие и дополнительную легитимацию. Системы эти существовали и продолжают существовать за счет жесточайшей эксплуатации русского народа и подавления его фундаментальных интересов. В этом смысле никакой националисти­ческой метаморфозы современной российской власти не произошло. Хорош русский национализм, который враждебен интересам русско­го народа!

И надо сказать, что русские люди ощущают исходящую от госу­дарственной машины враждебность и отвечают ей взаимностью. Мас­сированная официальная пропаганда позитивной роли государства вызвала не столько прилив симпатий к нему, сколько прямо проти­воположные реакции.

Фокусом русского патриотизма, согласно социологии, отныне выступает не государство, а Родина и народ. В массовом сознаниипонятия «государства» и «Родины/Отечества» не просто разведены. Комплекс патриотических переживаний вообще выступает антиподом государства: там, где есть патриотизм, нет места власти, а там, где есть власть, нет места патриотизму[12].