Несостоявшаяся революция

250 Данные приводятся по: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 102.

Последнее нельзя было сказать ни о каком другом народе, даже об украинцах и белорусах, чья политическая лояльность вызывала у режима серьезные сомнения после опасного опыта «украинизации» и «белоруссофикации» 20-х годов. Не говоря уже о других этнических группах, некоторые из которых, как, например, поляки и корейцы, скопом записывались в «подозрительные», потенциально нелояльные советской власти. Первые этнические чистки, происходившие в

СССР в 1934-1935 гг., наглядно засвидетельствовали, что этничность стала критерием политической благонадежности.

Но если режим снова начал подходить к нерусским народам с позиции презумпции их нелояльности, то должен же он был на кого-то опираться? Поскольку презумпция политической лояльности резервировалась за русскими, постольку их неумное и жестокое третирован ие должно было быть прекращено. Классовая легитимация нового строя была дополнена легитимностью этнической.

Первоочередное внимание к русскому фактору стимулировал и международный контекст. Феноменальная динамика нацистской Германии слишком очевидно продемонстрировала колоссальные возможности этнической мобилизации и слабость узкоклассовой идеологии. А ведь это была не относительно отсталая Италия, а наиболее развитое европейское государство с самым организованным и влиятельным рабочим классом, сильной компартией и наилучшими, как казалось Кремлю, перспективами пролетарской революции. Страна, видевшаяся русским коммунистам их главной надеждой, обернулась их злейшим врагом. Идеологическая конфронтация нацизма и большевизма парадоксально привела к их взаимному обогащению: фашисты почерпнули у большевиков важность социальных аспектов программы и революционный стиль действий, а коммунистам пришлось усвоить преподанный им урок важности национальных чувств.

Последний был тем более важен, что система интернационалистского классового воспитания оказалась не в состоянии обеспечить мобилизационную готовность общества. Социологизированный курс истории прививал отчуждение от исторической России, безуспешно пытаясь заменить ее абстракцией Советского Союза — «родины международного пролетариата». Результаты этой индоктринации были откровенно плачевными: редкие школьники 20-х годов могли назвать советских руководителей или хотя бы имя страны, в которой они жили. Куцая мифология классовой борьбы, революции и гражданской войны не пробуждала у населения патриотических чувств251.

251 Впечатляющие данные на сей счет приведены в книге: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 142-143.

Перестройка системы социализации в патриотическом духе оказалась спасительной для Советов, ведь Великая Отечественная война была не столкновением пролетарского интернационализма с ультранационализмом, а фронтальной схваткой германского нацизма с русским патриотизмом. Специально подчеркиваем: не с советским, а с русским. В народном дискурсе война воспринималась и описывалась исключительно в этнических, а не в классовых терминах. Решающая роль русского народа в исходе войны прекрасно осознавалась Иосифом Сталиным. В 1943 г. он говорил: «Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране — великая великорусская нация... Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом»252.

Еще одним важным фактором была кадровая революция — давление подготовленных в годы советской власти значительных контин-гентов новых интеллектуалов и управленцев на административно-бюрократическую элиту первого послеоктябрьского призыва. Существенное отличие старой и новой элит среди прочего состояло в том, что среди первой была высока доля этнических нерусских, прежде всего евреев, а вторую составляли преимущественно этнические русские (более широко — восточные славяне). По подсчетам историка Сергея Волкова, в первом, условно «ленинском», поколении (1917 — вторая половина 30-х годов) советских руководителей высшего эшелона восточные славяне составляли 60-70%, а второе место по численности занимали евреи — 13—14%. Во втором, «сталинском», поколении (конец 30-х — середина 50-х годов) доля «инородцев» сократилась вдвое, до 15%, а евреев вообще радикально — до 1-2%253. Аналогичные изменения произошли практически во всех сегментах и эшелонах элиты, за исключением разве что культурной, где евреи были потеснены, но сохранили сильные позиции.

Понятно, что даже правоверные русские коммунисты не могли полностью элиминировать собственные национальные чувства и безропотно принять господствовавшую в официальном дискурсе свирепую русофобию. Уступка русским чувствам была абсолютно необходима ввиду критической важности русской бюрократии; именно на нее Сталин опирался в борьбе с реальной и мнимой внутрипартийной оппозицией и конкурентами в высшем эшелоне коммунистического руководства.