Этническое измерение внутриэлитной динамики породило ее пропагандистские и академические интерпретации как сталинского «антисемитизма» и наступления «русского национализма». Сразу укажем, что в методологическом плане отождествление антисемитизма и национализма — ошибка или злостная фальсификация. Масштаб и глубина юдофобской политики в сталинскую эпоху также изрядно преувеличены, а то и откровенно мистифицированы.
Как хорошо показано в капитальном исследовании Геннадия Костырченко, Сталин был слишком прагматичен для безоглядного антисемитизма254. Не обнаружено ни тени, ни намека приписываемых «вождю народов» кровожадных планов массового репрессирования евреев, их поголовного выселения на Колыму; этнический состав арестованных по «делу врачей» также не позволяет рассматривать его как антиеврейское и, тем более, как начало еврейской этнической чистки. Даже в пиковый год сталинских репрессий — 1937-й — доля арестованных евреев среди репрессированных не превышала их доли в численности страны (соответственно 1,8% арестованных евреев и 1,8% — их доля в населении СССР до 1 сентября 1939 г.), так что нет оснований говорить о какой-то избирательности в этом отношении.
Более того, в ином ракурсе политика, которую называют антисемитской, парадоксальным образом выглядит защитой евреев! Высокая доля евреев среди руководства и следователей НКВД (21,3% на сентябрь 1938 г., а по некоторым данным — еще выше255) — чудовищной машины репрессий и насилия — неизбежно провоцировала массовый антисемитизм. В обыденном сознании русских, включая «старорежимную» интеллигенцию, евреи несли прямую ответственность за послереволюционный геноцид православного крестьянства и уничтожение традиционной России256.
Надо отдавать отчет в том, что интеллектуальные интерпретации сверхактивного участия евреев в формировании нового строя могут быть сколь угодно справедливы и точны, но они не релевантны массовому сознанию русских той эпохи. Отождествление евреев с преступлениями коммунистической власти было таким же фундаментальным фактом русской ментальности, как и присущее дореволюционным евреям (а в более широком смысле — всем малым народам царской России) отождествление русских с самодержавной империей. Дореволюционная имлицитная русофобия еврейства после революции эксплицировалась в антирусские социополитические и социокультурные практики. В 1930-е гг. бумеранг вернулся обратно в виде массового антисемитизма, охватившего, в том числе, сформированные из этнических славян новые административно-управленческие кадры и новый корпус интеллигенции.
Значительная представленность евреев в административно-управленческом аппарате, культуре и искусстве придавала конфликту старой и новой советских элит опасное этническое измерение, выступала одним из ключевых факторов отчуждения общества от режима, провоцируя народный антисемитизм и недовольство будто бы покровительствовавшей евреям верховной власти. Опыт Германии не позволял Кремлю легко отмахнуться от подобных опасений. Так что когда в ключевых советских ведомствах происходило изменение этнического баланса, а евреев, работавших в средствах массовой информации, вынуждали брать псевдонимы, власть нейтрализовывала массовое недовольство и потенциальную угрозу внутриэлитного бунта, тем самым косвенно защищая евреев. Конечно, в данном случае забота ее была не о евреях, а о себе родной.
Но вот в годы Великой Отечественной войны евреев спасали, что называется, по-настоящему: в 1941 г. они составили 26,9% всех эвакуированных из районов, которым грозила гитлеровская оккупация257.