Несовершенные любовники

Мадам Мария частенько говорила: «Время знает, что делает». А ее муж любил уточнить: «Уж такие сейчас времена», сопровождая свои слова то вздохом, то покачиванием головы, то еще каким-нибудь жестом. Они прекрасно говорили по-французски и вряд ли вкладывали особый смысл в слово «время». Речь шла не о смене времен года любимой теме бесед жителей моего городка, и не о дожде, граде, капризах погоды, прогнозах на урожай, а о том, что составляет нашу жизнь. Повседневную жизнь маленького человека — для госпожи Марии, и жизнь всего человечества — для господина Хосе.

Поначалу они меня раздражали: пилят и пилят одно и то же. Студенты, даже такие безалаберные, как я, очень быстро привыкают к четкой формулировке предложений, и пусть не всегда сами следуют этому правилу, но быстро вычисляют тех собеседников, которые его не соблюдают. Проверяя работы студентов, преподаватели часто сопровождают свои отметки замечаниями: «слишком расплывчато», «требует уточнения». Я всегда испытывал желание обронить в разговорах с квартирными хозяевами: «слишком расплывчато», «требует уточнения», пока однажды со всей ясностью не осознал, что интуиция, которую не дает никакое образование, помогала им четко очертить те границы, в которых протекала моя жизнь.

Время, которое знает, что делать, было моим временем в той вялотекущей жизни, когда мы с Полем бесцельно бродили по тихим улочкам нашего городка. То было время, с которым я никогда не был в ссоре и спокойно ждал, что оно предложит мне в следующий момент. Наши желания совпадали, я чувствовал себя в нем, как в колыбели, не обращал внимания, когда его бег немного ускорялся, и даже когда умер мой отец, — единственном рывке, который оно сделало, я знал, что оно вскоре вновь убаюкает меня своим неторопливым бегом. И даже когда оно нарушило скорость с прибытием в нашу школу Лео с Камиллой, когда я узнал, что оно способно меняться, время все равно знало, что делает, оно оставалось моим временем, слышавшим биение моего сердца. Но оно было также временем Поля, Лео с Камиллой, Дефонтенов, моей матери и бабули, и многих других, о которых я рассказывал.

Однако где-то рядом были совсем другие времена, которые, как кони, неслись с пеной на губах, рассекая воздух в неистовой скачке, подстегивая разгоряченных коней недобрых эпох, чье неистовое брыкание отзывалось эхом в теле- и радионовостях. Наше же собственное время, сморщенное и покоренное, приковывало Лео, Камиллу и меня к креслам перед телевизором. Мы смотрели все каналы подряд: европейские, арабские и даже азиатские, — и когда под утро, отупевшие от выпусков новостей, выключали телевизор, кавалькада не прекращала свой бег, просто копыта лошадей оборачивались войлоком сна. Безумные времена неслись вдалеке, не трогая нас, словно мы затерялись в какой-то туши, лишь изредка они пробегали совсем рядом, рикошетом забрызгивая нас грязными каплями. Камилла видела Нур в каждой женщине, облаченной в чадру. «Нур сейчас в Бордо», — замечал я. «Заткнись, Раф, тебе этого не понять», — бросала она и сразу меняла тему, но, тем не менее, была готова защищать каждую женщину в чадре. В кварталах, где жили люди ее круга, арабские женщины попадались не часто, но однажды Камилла вернулась домой с синяком под глазом, так как подралась с каким-то типом, сопровождавшим мусульманку. «Представляешь, в такую жару она была закутана с ног до головы, а этот козел топал в легкой тенниске и сандалиях! Я спросила у него, что за привидение он таскает за собой, он разозлился, я со всей силы врезала ему по ноге и смылась». Она явно гордилась совершенным подвигом. Что касается Лео, то он мечтал отправиться с репортерами в какую-нибудь горячую точку, чтобы рисовать портреты. Один женский журнал, опубликовавший несколько его рисунков, уже собрался подписать с ним контракт, но тут главный редактор, открыв его паспорт, с ужасом обнаружила, что он несовершеннолетний. Я вздохнул с облегчением, ибо собирался уже звонить маме, чтобы спросить, как мне поступить с Лео, хотя, кто знает, может, она взяла бы не мою, а его сторону! А мне не хотелось бы выглядеть в ее глазах мокрой курицей.

В тот вечер, когда я не пошел в ресторан на Эйфелевой башне, я не стал никому перезванивать, а только сбросил сообщение Паоле, что не смогу пойти с ней в кино, потом лег на кровать, уставившись в потолок. Ночные звуки сменились звуками пробуждающегося города, шумом проезжавших машин, грохотом мусоровоза, криками бегущих в школу детей, я забылся сном после полудня, но не проспал и нескольких часов, как меня, словно толкнув в бок, разбудило тревожное чувство. Спортклуб. Там что-то происходит. Надо бежать туда, сию же секунду.

Когда я пришел в клуб, на сей раз без опоздания, то сразу увидел, что предчувствие меня не обмануло.