Несовершенные любовники

Мои приятели по кендо никак не отреагировали на мое сближение с Анной. Правда, с тех пор прошло две недели, пока заживали мои рука и лодыжка. Мое возвращение было встречено поздравлениями и шутками, а девушка со ступенек ушла в тень, ей не было места в кругу мужественных бойцов, только дантист, возвращая мне сумку, едва слышно шепнул на ухо: «Полагаю, она тебе рассказала?» — «Разумеется», — не задумываясь, отозвался я. Хотя на самом деле не понял, что он имел ввиду: смерть ее родителей или внезапный отъезд жениха? Как бы там ни было, я не желал говорить о ней в мужской раздевалке пусть и с симпатичными ребятами, так как еще с тех пор, как мы с Полем играли в футбол, я испытывал недоверие к мужским раздевалкам. Правда, здесь, в спортзале, я чувствовал себя гораздо комфортнее, чем на школьном стадионе, к тому же, после отъезда здоровяка (ему дали кличку Фред-сан), о чьей славе постепенно забывали, члены нашего клуба негласно считали меня самым сильным противником.

Как она познакомилась с Фредом? Через дантиста. А как она познакомилась с дантистом? Когда пришла к нему на прием. А дальше? А дальше она рассказала ему, что ищет работу, и дантист организовал ей встречу с одним менеджером в телефонной компании. А потом? Ей не удалось получить работу, но менеджер познакомил ее с высоким сильным парнем, помешанным на всем японском, а поскольку она немного говорила по-японски, благодаря профессии своего отца, то у них обнаружились общие интересы. А теперь отец погиб, жених ее бросил, а японский язык она совершенно забыла.

Я стал меньше встречаться с Лео и Камиллой и чаще ходить на тренировки. Когда я приходил в спортзал, Анна уже сидела на ступеньках, а потом мы уходили вместе, долго гуляли по улицам, останавливались в кафе. Мы не назначали свиданий — спортзал был нашей точкой пересечения, наши встречи были, можно сказать, случайны. Мне казалось, что пока она остается просто девушкой со ступенек, с нами ничего не может произойти. Ребята из клуба по-прежнему не высказывались на ее счет. Может, они все по очереди были ее любовниками? Я запросто допускал это, однако подобная мысль ничуть не шокировала меня, я не ревновал, просто испытывал неловкость. Ее я ни о чем не спрашивал. Она говорила очень мало, нерешительно, но иногда ее будто прорывало и она начинала что-то быстро рассказывать, впрочем, я не вникал в содержание ее речей, интуитивно чувствуя, что истина в них вряд ли будет.

Однажды, когда она снова заговорила о том, как любили друг друга ее родители, меня вдруг поразила уже во второй раз произнесенная ею фраза: «Если бы один из них умер, другой непременно покончил бы жизнь самоубийством». — «Почему ты в этом так уверена?» — резко спросил я. Она слегка опешила, словно я вывел ей из глубокой задумчивости. «Они сами так говорили», — наконец произнесла она. «А они не думали, что с тобой потом будет?» — «Со мной?» «Ну да, с тобой?» Она снова задумалась и отвела взгляд. И вдруг у меня в голове мелькнула мысль, что она мало что значила для своих родителей. Вот и все, что я об этом подумал.

Больше всего меня привлекал ее мелодичный голос, пробуждавший во мне целое созвездие образов: разноцветные воздушные шарики, взлетающие и исчезающие высоко в небе, звенящий детский смех на пляже, за которым внезапно наступает полная тишина, сильный вихрь, обрушивающийся на словно выросшую из-под земли гору. Она рассказывала мне, что мать обучила ее классическому танцу, что у нее целая коллекция балетных пачек, которые она обязательно покажет мне, когда уладит все дела с наследством. Где покажет? У нее дома, на авеню Фош. У нее очень просторная квартира, она станцует для меня, если я захочу. Но нужно относится к ней со снисхождением, она слегка потеряла сноровку, потому что давно не занималась из-за занятий в университете и постоянных подработок. Ей еще повезло, что консьержка готовит ей по вечерам ужин. Но она ни на что не жалуется, добавляла она, все вокруг так добры к ней. «А кендо не кажется тебе слишком грубым видом спорта?» — спросил я. — «О нет, он прекрасен».

В принципе, я немного вытянул из нее. И то, приложив немало усилий. Чаще всего, своим звенящим голоском она роняла: «Все вокруг так добры ко мне» или «Люди так несчастны!» Это было уже на улице, где она замирала перед каждым попрошайкой, а я с трудом оттаскивал ее. «Ну хватит, у тебя же нет денег!» Тогда ее глаза увлажнялись: «Люди так несчастны, Рафаэль!», а я думал о госпоже Ван Брекер и ее благотворительных балах, о близнецах, особенно о Камилле, рассуждающей на высокие темы и не замечающей, что творится у нее под носом. У меня не было времени подумать о своих чувствах к Анне, да, она меня сильно привлекала, но я, право, не знаю, был ли в нее влюблен.