Несравненная

— Очень рад вас видеть, Арина Васильевна, — Гридасов щелкнул каблуками словно старательный юнкер и склонил коротко подстриженную голову с идеальным пробором, — давно являюсь вашим поклонником, и даже представить себе не мог, что окажусь свидетелем такого торжественного события...

— Простите, какого события? — перебила его Арина.

— Господин полковник, — укоризненно протянул Иван Михайлович, — не по чину вам быть таким болтливым, пока команда не поступила. Чего же вы поперед батьки...

— Виноват, — Гридасов еще раз щелкнул каблуками, — и вину свою готов искупить!

— Иван Михайлович, дорогой, объясни мне — что это значит? Что за событие?

— Я же просил, Арина Васильевна, набраться терпения. Скоро все будет ясно и понятно.

В прихожей снова зазвенел звонок. Иван Михайлович кинулся открывать, и донесся сиплый, срывающийся голос Ласточки, которая шумно оправдывалась:

— Да все я вовремя сделала и успела бы вовремя, если бы эти господа поживей собирались! Они меня задержали!

Арина, ничего не понимая, выглянула в прихожую, а там топтались, снимая пальто, и мешая друг другу, Сухов и Благинин. У самой двери, дожидаясь, когда они разденутся, стоял Черногории и усмехался своей умной, едва заметной усмешкой. Ласточка тащила в зал круглые коробки, они выскальзывали у нее из рук, и она торопливо и суетно их перехватывала, чтобы не уронить. Дотащила до стола, бухнула на сложенную карту и газеты, облегченно выдохнула:

— Все! Все доставила, согласно списку! Ничего не позабыла!

— Да объясните же мне, что здесь происходит?! — Арина от нетерпения даже ногой в пол пристукнула.

— Еще минуту! — попросил Иван Михайлович.

Когда все вошли в зал и расселись, он взял в свои широкие ладони руку Арины и тихо, очень просто сказал:

— Милая моя, любимая Арина Васильевна... В одной из этих коробок лежит подвенечное платье. Сейчас ты переоденешься, и мы поедем венчаться. Я хочу, чтобы перед Богом мы стали мужем и женой.

Арина долго молчала, наконец выговорила дрогнувшим голосом:

— Иван Михайлович...

И осеклась.

Она поняла, догадалась внезапно, будто озарила ее неведомая вспышка, о причине столь неожиданной спешки с венчанием, ведь свадьбу они намечали совсем на другое время, на конец февраля, а до этого времени собирались еще съездить в Самарскую губернию, где у Ивана Михайловича проживала в имении его старенькая матушка. Все было так пугающе ясно, что больше она ни о чем не спрашивала, только попросила:

— Ласточка, помоги мне одеться.

Пошла в спальню неверным, спотыкающимся шагом, а у самой двери беспомощно оглянулась, словно просила заступничества, и взгляд у нее был, как у испуганного ребенка, который так и не понял — за что же его наказали, ведь он совсем не виноват?

Все, кто оставался в зале, молча потупились, и никто не произнес ни слова.

Вышла она совершенно иной — будто переродилась. В ослепительно белом платье с длинным шлейфом, украшенном на груди белой же позолоченной розой, в фате, которая невесомо лежала на русых волосах, вышла Арина, сияя ослепительной радостной улыбкой. И не наряд изменил ее столь разительно, а именно эта улыбка, словно за недолгое время, которое ушло на переодевание, подоспело новое известие, и она ему несказанно обрадовалась. Но никакого известия не было, просто Арина, глядя на себя в зеркало, на потухшее свое лицо, неожиданно подумала: «А все равно — счастье! Радуйся, хоть миг, да твой! Благодари Бога, что не забыл. Радуйся — глядя на тебя, и Иван Михайлович не будет печалиться. Иван Михайлович, милый... Ванечка мой, ненаглядный!» Она отвернулась от зеркала, пошла к двери, улыбаясь, и, выйдя в зал, сразила всех этой улыбкой. Даже Черногории, обычно сдержанный и насмешливый, не разводил перед собой руками, а неожиданно вскинул их в восторге, да так и замер, словно онемел.

В тишине, наступившей внезапно, отчетливо и протяжно ударили напольные часы, стоявшие в соседней комнате, и отбили начало нового часа.

Все зашумели, заговорили разом, только один Иван Михайлович, взяв Арину за руку, молчал и не отрывал от нее взгляда.

Гридасов, выглянув в окно, громко известил:

— Друзья! Прошу всех спускаться вниз. Экипажи поданы!

И полетел по Тверской улице, по зимней, заснеженной Москве свадебный поезд из трех экипажей, затрепыхались на встречном ветру яркие ленты под дугами, вразнобой подали свои голоса медные колокольчики, и Арина, закутанная в большущую шубу, прикрыла глаза, затихла словно птенчик под сильной и надежной рукой Ивана Михайловича, который осторожно и бережно прижимал к себе невесту. Арина не видела, куда едут, не знала, где состоится венчание, даже не попыталась о чем-то спросить Ивана Михайловича, она лишь чувствовала, что ей в данную минуту все это безразлично. Иное захлестывало без остатка, одно-единственное — рядом был любимый человек, самый родной и близкий, и она проживала с ним этот краткий миг так, словно длился он столь же долго, как целая жизнь.