Несравненная

— Зачем ты спрашиваешь, Ванечка?! Конечно, выполню, и поеду в самое ближайшее время, вот отпою концерты в феврале и сразу поеду.

— Я еще вот что хотел сказать... Если со мной...

— Не смей! — Арина топнула босой ногой в ковер, и даже кулачки сжала. — Не смей! Я тебе запрещаю! Слышишь меня?! Даже думать запрещаю!

И такой она была искренней и сердитой в своем гневе, так сверкнули ее глаза, что Иван Михайлович не нашелся, что сказать, повернулся и пошел к ночному столику, где лежали у него коробка с папиросами и спички.

Сейчас он стоял неподвижно, не хлопал, как другие, после каждой песни, но чувствовался в этой монументальной неподвижности невыразимый восторг, который во всю силу проявлялся во взгляде, устремленном на сцену.

Но вот и кончился час, отведенный на концерт. Не успели еще отгреметь оглушительные в тесноте казармы аплодисменты, как раздалась зычная команда:

— Выходи строиться!

И шеренга за шеренгой потекли солдатики серым ручейком, который скоро иссяк — под низкими казарменными сводами остались только офицеры. Но и они, торопливо поблагодарив Арину, очень быстро ушли, вместе с ними ушел Гридасов, и подковки его сапог простучали по каменному полу громко и скоро.

— У меня к тебе просьба, Аришенька, огромная просьба — не приезжай на вокзал. Давай сейчас здесь попрощаемся, и я тебя до экипажа провожу... Так лучше будет. Понимаешь меня, не обидишься?

— Не обижусь, Ванечка. Я все понимаю.

Она прижалась к нему, вдыхая чужой, незнакомый запах военного кителя, замерла, а затем, отстранив от себя слабым движением рук, первой направилась к выходу.

5

Огромная, круглая луна словно любопытная баба нахально заглядывала в узкое, высокое окно, прокладывала на полу прямые тени от рамы, и напрочь прогоняла сон своим мертвенным, холодным светом. За окном, в яблоневом саду, в этом свете четко проступали темные стволы, и ветки переплетались на снегу своими отражениями, складывая диковинный, непонятный рисунок. По краю сада расчищена была широкая дорожка, и по ней медленно двигалась высокая, чуть согнутая фигура. Лица Арина разглядеть не могла, но догадывалась, что идет по тропинке, тяжело опираясь на толстую деревянную трость, хозяйка усадьбы Василиса Федоровна Петрова-Мясоедова. Иногда она прерывала свой медленный ход и подолгу стояла, не шевелясь, опустив голову, словно пыталась что-то разглядеть на тропинке. Затем, будто встрепенувшись, сердито тыкала деревянной тростью в сугроб на обочине тропинки, двигалась дальше и через десять—пятнадцать шагов снова замирала.

«Что же она, посреди ночи, одна по саду бродит? — Арина продолжала стоять у окна, и ее охватывала тревога. — Может, ей помочь нужно?» И она даже шагнула в глубину комнаты, собираясь одеться и выйти в сад, но остановилась в нерешительности: нет, пожалуй, не надо вмешиваться, еще неизвестно — нуждается ли Василиса Федоровна в помощи... С таким-то характером...

А характер матушка Ивана Михайловича проявила сразу, как только невестка перешагнула порог старинного помещичьего дома. Оглядела невестку с ног до головы, сурово сжала блеклые морщинистые губы и, выдержав длинную паузу, сказала, неожиданно высоким и молодым голосом:

— Не зря в сказках говорится, что ни Иван, то обязательно дурак. И мой умишком не разжился. Да разве можно в жены этакую раскрасавицу брать? Он ведь у меня простой, как лапоть, проворонит, и уведут жену.

Арина слушала ее в полной растерянности и не знала, что ей делать. Василиса Федоровна между тем, будто не замечая растерянности невестки, призвала горничную Любашку, молодую и резвую девицу с шалыми глазами, приказала ей накормить гостью с дороги, приготовить постель и уложить спать.

— Время позднее, а разговоры говорить завтра будем, голубушка. Располагайся. Если надобность какая появится, скажи Любашке, она все сделает.

Еще раз, заново, оглядела невестку с ног до головы и ушла, постукивая тростью в пол.

Вот так и познакомились.

Теперь Василиса Федоровна в одиночестве бродила по саду. Арина, маясь бессонницей, стояла у окна и наблюдала за ней.

Лунный свет неудержимо продолжал стекать на землю, и все было призрачно, зыбко, как во сне.

За дверью комнаты раздался шорох, следом — осторожный стук и негромкий шепот:

— Барышня, это я, Дуняшка, можно взойти, я сказать хочу...

Арина открыла дверь, и Дуняшка, оставаясь в коридоре, быстрой скороговоркой доложила:

— Я слышу, что вы не спите, вот и сказать решила... Вы не пугайтесь и сердца на Василису Федоровну не держите, она от переживаний так встретила. Получила телеграмму от Ивана Михайловича и теперь каждую ночь по саду бродит и все шепчет чего-то, шепчет, будто с кем разговаривает. Я по первости за ней выходила, мало ли чего, так она заметила и отругала, сказала, что с ума еще не сошла. Так что вы, барышня, ложитесь спать со спокойной душой, а утро вечера мудренее. Ой, побегу, вижу отсюда, что она возвращается...