Несравненная

— Да не беспокойтесь вы, ради бога, мы всего лишь на минутку заглянули, извините, что без приглашения, — Арина протянула руку для поцелуя и сверху, глядя в лысоватый затылок склонившегося перед ней Гужеева, ворковала нежным голосом, мило улыбаясь, — я все не могу забыть нашу чудную прогулку на «Кормильце», я вам за нее так признательна, и уже говорила Якову Сергеевичу, что мы обязательно должны вас поблагодарить публично и выразить наши самые нежные чувства...

— Не стоит благодарностей, Арина Васильевна, для нас оказать любую услугу вам — это своего рода удовольствие и праздник, — отвечал Гужеев, осторожно усаживая Арину за стол, на котором секретарь, как заправский официант, бесшумно расставлял чайные приборы.

За чаем Арина продолжала ворковать, восторгаясь ярмаркой, Иргитом, пароходом «Кормилец» и вообще всем на свете. Черногории снисходительно улыбался и помалкивал. Гужеев кивал лысоватой головой, изредка вклинивался в длинную речь Арины, заверял, что он сделает все возможное, чтобы известной певице было здесь уютно и радостно.

— Да, я чуть не забыла! — всплеснула ручками Арина и шлепнула в ладошки. — Мне Яков Сергеевич сказал, что нужно в узком кругу выступить. Я согласна! С удовольствием! Только у меня одна просьба имеется... Мы на прогулке с Яковом Сергеевичем были, возле горы... Как она называется? Пушистая! Там такое прелестное место есть! И, знаете, я подумала, даже представила себе — маленькая эстрада, костры, ночь... Это же так романтично будет! И ваш узкий круг. Как вы на это посмотрите?

— Положительно, Арина Васильевна, — заулыбался Гужеев, — до чего у вас голова светлая! Это надо же такое придумать!

— Вот и прекрасно! Будем считать, что мы обо всем договорились! Спасибо за угощение, за прием, простите, что так много времени у вас отняли. Яков Сергеевич, пойдем?

Поднялись из-за стола, вышли в приемную, где и попрощались. Но Черногории, уже на выходе, неожиданно что-то вспомнил и вернулся. Взял за локоть Гужеева, завел его в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Протянул городскому голове маленький листок бумаги, перегнутый посередине, и коротко сказал:

— Сумма.

И сразу вышел, оставив Гужеева в глубоком раздумье, потому что, развернув листок и увидев сумму, написанную прописью, городской голова только присвистнул. И лишь после этого коротко выкрикнул, будто сплюнул:

— Мазурик!

А Черногории, обозванный нехорошим словом, степенно вышагивал рядом с Ариной и выговаривал ей недовольным, скрипучим голосом:

— Когда-нибудь я пропаду с тобой, несравненная, обязательно пропаду. Гора, костры... Как бы нам на этих кострах крылышки не обжечь!

— Да не бойся ты, Яков, — беззаботно отмахивалась Арина, — не пропадем! И крылышки целыми останутся. Выпадет праздник на нашей улочке! Вот увидишь!

— Будем поглядеть, — Черногории кривил губы и разводил перед собой руками, словно расчищал дорогу себе и Арине.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Место в торговом ряду, где стояла лавка Арсения Кондратьевича Алпатова, было веселым, бойким и — очень громким. А все потому, что напротив, под простым дощатым навесом, обосновались два разбитных парня в одинаковых алых рубахах и в одинаковых же маленьких зеленых шляпах, которые чудом держались на затылках, а из-под шляп буйно лезли на волю огненно-рыжие густые кудри. Похоже, что парни были братьями, у них даже голоса звучали одинаково, а глотки они имели не иначе, как луженые. Торговали парни игрушками, которые лежали навалом на прилавке, сколоченном из трех неструганых досок. Подходи, выбирай любую и покупай, если понравилась. А уж выбор до того богатый и диковинный, что и не знаешь, в какой край прилавка руку протянуть. Вот, к примеру, обезьянка из проволоки сплетенная и наряженная, будто ребятенок. К шее бечевка привязана, дергай за эту бечевку и любуйся, как обезьянка во все стороны руками-ногами дергает и будто пляшет. Со смеху помрешь! А парни кричат, голосят, наперебой:

Американская обезьянка Фока!

Танцует без отдыха и срока!

Пьяной не напивается,

С мужем не ругается!

А вот игрушечная пушка, которая стреляет пробкой, а вот бубны-побрякушки-хлопушки, а вот мячик резиновый, а вот куклы всяческие, раскрашенные и ряженые, а вот мышка, которая сама бегает, а вот лягушка, которая сама прыгает, а вот еще соловей с медведем... И для каждой игрушки у парней своя прибаутка имеется — если покупать не будешь, зато наслушаешься вволю. А если уж решил купить — божатся-клянутся парни, что игрушке век сносу не будет, что она внукам-правнукам еще пригодится, и заверяют:

Чтоб мне куском подавиться,

С колокольни убиться,

Удавиться, застрелиться,

На безносой бабе жениться!

— Тот и купец, который врать молодец. А, Поликарп Андреевич? Может, и нам с тобой поголосить, чтобы народ веселее в лавку валил? — предложил Алпатов, прищурив хитрые глаза.

Но Поликарп Андреевич отшутился:

— Спьяну, может, и поголосил бы. Тогда как деньги считать, если шары залиты? Просчитаешься...