Несравненная

Пора было и в гостиницу возвращаться, но Арина об этом даже слышать не желала. Не хотелось ей уходить с ярмарки, которая звучала для нее, как одна песня, сотканная из многих-многих голосов и подголосков. Чудо! Прелесть! И летит-парит душа, как в детстве, когда можно остановиться в беге и попрыгать на одной ножке от переполняющего тебя восторга.

В конце концов они заблудились посреди бесконечных торговых рядов, едва выбрались из людского водоворота и прислонились к стене какой-то лавчонки, чтобы перевести дух. Ласточка прижимала к необъятной груди замотанное в бумагу пальто, вытирала широкой ладонью пот со лба и удивлялась:

— Ты глянь на их, идут и идут, идут и идут, а куда идут — сами не знают! Мы-то хоть пальто купили, а они — идут и идут!

И тут Арина услышала, что у другой стены лавчонки, где был вход, загудели тревожные голоса. Выглянула, увидела столпившихся людей и, конечно, не удержалась, подошла, привстала на цыпочки и увидела, что на маленьком порожке навзничь лежит женщина. Платок с головы у нее свалился, волосы с густой проседью раскосматились, а лицо покрывала такая бледность, будто его присыпали известкой. Ее тормошили за плечо, что-то спрашивали, но женщина не отвечала, только все дальше отводила запрокинутую голову и царапала растопыренными пальцами сухую землю.

— Да вы что, олухи! — Арина растолкала любопытных зевак, ухватила женщину, приподняла ее и усадила на порожек, прислонив спиной к двери лавки, на которой красовался большой замок. — Разойдись! Воздуху ей надо! Воды принесите! Сами догадаться не можете — рты раззявили!

И так она сердитые слова громко и уверенно выпалила, что ей невольно подчинились: от порожка лавки отошли подальше, перестали галдеть, а кто-то принес в деревянном ковшике холодной воды. Арина брызнула на лицо женщине, она вздрогнула, словно вырываясь из сна, разомкнула глаза, один из которых был покрыт бельмом, и тихо попросила:

— Глоточек дай, хлебнуть...

Арина напоила ее прямо из ковшика, и женщина пошевелилась, удобней усаживаясь на порожке, повела вокруг целым глазом:

— Никак на меня глядеть сбежались. Эка невидаль — баба с горя на землю пала... Ты мне, девонька, дай еще попить, я и встану...

Марья Ивановна, а это была именно она, уже третий день ходила в полицию, разузнав до нее дорогу, но там от нее отмахивались, говорили: тетка, не до тебя, тут ярмарка, такие дела творятся, а мужик твой загулял, не иначе, проспится и явится, а дочки твои с кавалерами умыкнулись... Вот и сегодня, получив от ворот поворот, шла она к лавке Алпатова, надеясь еще раз поговорить с Арсением Кондратьевичем и попросить помощи. Но лавка оказалась закрытой, и Марья Ивановна, обессилев от жары и от слез, свалилась на землю, будто ее внезапно палкой сшибли.

Теперь, придя в себя, попыталась подняться, но почувствовала, что ноги ее не держат — дрожат в коленях и подсекаются. Тогда крепче уперлась ладонями в порожек и попросила:

— Ты уж, девонька, сжалься, до Сенной улицы меня доставь, я там расплачусь с тобой... Уж не бросай меня тут, на пороге, да на улице.

— Подожди, милая, подожди. Ласточка, давай поможем...

Ласточка в ответ только безропотно вздохнула, передала пальто

Арине, подхватила Марью Ивановну на руки и легко словно была она тряпичная понесла, выбираясь из торговых рядов.

Выбрались.

Сразу же нашли извозчика и скоро уже были на Сенной улице, возле дома Алпатова, где возле ворот, стояла, как столбик, зареванная до красных глаз, младшая из гуляевских дочек Дарья. Увидев мачеху, бросилась к коляске, закричала, но Марья Ивановна, понемногу приходя в себя, цыкнула на нее:

— Не базлай, я помирать не собираюсь. Помоги спуститься.

Спустилась на землю, придерживаясь одной рукой за коляску, а другой — за плечо Дарьи, попыталась поклониться:

— Спаси вас Христос, девоньки. А тебя, красавица, я только теперь признала. Ходили мы с дочками, песни твои слушали. Я прямо уревелась, всю мою жизнь спела — выпадало сладкое, да мало, а горького, хоть из чашки хлебай. Побудьте здесь, дочка сейчас деньги вынесет.

Дарья, тоже узнав, кто перед ней в коляске сидит, смотрела, не отрываясь, и даже рот чуть открыла — никак ей не верилось, что знаменитую певицу перед собой видит.

— Не надо денег, я не обеднею, — заторопилась Арина, — ты лучше скажи мне, милая, кто теперь в этом доме живет?

— Алпатов живет, Арсений Кондратьич, лавочник. А мы на постое у него, во флигельке, на ярмарку приехали. Да не в добрый час, видно, пожаловали, одна беда за другой. Пошли, Дарья, пошли, деньги надо отдать людям, чтобы не ждали. Дай вам Бог здоровья!