Несравненная

Успели. Перехватили уже у самых жердей загона. Сшиблись. И здесь уже никакая команда не помогла бы, хоть закричись до посинения, здесь уже каждый действовал сам по себе, сам себе командир и начальник. Все смешалось. Выстрелы, лязг, крики, ржанье. Степные разбойники не выдержали казачьего напора, кинулись в рассыпную. Но бежать им было некуда — везде натыкались на казаков, падали с седел, срезанные пулями, либо останавливали своих коней, бросали оружие на землю и медленно, понуро, подолгу вынимая ноги из стремян, слезали на землю. Их сгоняли на середину становища, заставляли присесть на корточки и никому не дозволяли подняться.

Братья Морозовы, оба в крови, как недорезанные бараны, приволокли связанного Байсары. Он тоже был весь в крови, и лишь белки глаз бешено посверкивали на смуглом лице, перекошенном от боли и ненависти.

— Ну вот, теперь и моя служба начинается, — ротмистр Остальцов присел перед лежащим на земле Байсары и быстро, отрывисто заговорил на его родном языке.

Николай, когда услышал это, несказанно удивился.

Но еще больше удивиться ему предстояло в самое ближайшее время.

7

Когда взошло солнце, оно увидело в становище безрадостную картину, какая бывает на том месте, над которым пронеслась летучая и всегда неожиданная смерть.

На сваленной юрте рядком лежали убитые степные разбойники — семь человек. Оставшиеся в живых сидели на корточках в середине становища, и на их бесстрастных лицах не отражалось никаких чувств, кроме полной отрешенности от всего, что происходило вокруг, будто они отстранились от окружающего мира, и нет им никакого дела ни до своих судеб, ни до казаков, которые теперь здесь хозяйничали.

Раненный в плечо Афанасьев остался, в довесок, и без передних зубов, которые ему выхлестнули в горячке боя прикладом ружья; кровь густо стекала на подбородок, он вытирал ее вздрагивающей рукой, но она снова текла и окрашивала бороду темно-красными разводами. Афанасьев, шепелявя, матерился и вздергивал ногу, будто хотел до кого-то дотянуться и пнуть. В другой повозке лежали еще пятеро раненых казаков, но этих зацепило полегче, и они, перемотав сабельные порезы, поглядывали весело, даже радостно — как же, живые, а мясо нарастет.

Поликарп Андреевич, увидев своих дочерей в целости и сохранности, прослезился; прижимал их к себе, целовал, чего никогда не делал в обыденной жизни, и твердил, всхлипывая, лишь одно:

— Слава Богу! Слава Богу!

Едва-едва успокоился. Затем отыскал в одной из повозок лопату с коротким черенком и ушел в степь, по-стариковски шаркая по траве ногами — разом оставили его силы, и брел он, перемогая себя, будто спал на ходу. Изувеченное тело Телебея отыскал не сразу. Хитрый узел, намертво затянувшийся на руках, развязать не смог, и веревку пришлось перерубить лопатой. С долгими передыхами Поликарп Андреевич выкопал яму, уложил в нее Телебея, головой на восток, и засыпал его черной степной землей. Нарезал травяного дерна, обложил им невысокий маленький холмик. Посидел возле этого холмика, давая отдых покалеченным ногам, и вернулся в становище, где снова обнял дочерей и уже не отходил от них ни на один шаг. Клавдия и Елена наперебой рассказывали ему, что казаками командует их сосед Николай Григорьевич, что они его уже видели, и он сказал, что скоро все отправятся в Иргит, но Поликарп Андреевич, различая голоса и слыша слова, смысла их не понимал, и даже не старался понять, счастливый лишь одним — дочки живые, рядом стоят и разговаривают. Большего в эти минуты он и желать не хотел.

Сам Николай Дуга, о котором говорили отцу гуляевские девушки, быстро бегал по становищу, отдавая приказания: одна полусотня оставалась здесь, для охраны коней и овец, другая, вместе с ранеными и пленными, должна была выступить к Иргиту еще до обеда, с таким расчетом, чтобы за два дневных перехода добраться до города. Скоро, разделив свою сотню, он уже готов был скомандовать, чтобы трогались, но медлил из-за ротмистра Остальцова — тот все еще допрашивал Байсары. Николай подошел к ним, прислушался к незнакомой речи и едва удержался, чтобы не ахнуть от удивления, когда услышал, разборчиво и отчетливо, а самое главное — понятно, одно лишь слово, произнесенное Байсары, — Естифеев.

А этот-то здесь при каких делах?

Дождался, когда Остальцов закончил допрос, а Байсары отнесли на телегу, потому что, потеряв много крови, тот идти не мог, и лишь после этого спросил ротмистра:

— Естифеев-то каким боком замешан?

— Долго рассказывать, сотник. Именитый иргитский купец и здесь поспел. А вы, собственно, почему спрашиваете?

— Да так, интересуюсь. Моего сослуживца хотят на его падчерице обженить.

— На падчерице или на ее приданом? — усмехнулся ротмистр.

— Не знаю, — Николай пожал плечами.

— При случае передайте своему сослуживцу, чтобы он со свадьбой не торопился. Его будущему тестю скоро не до свадьбы будет.

— А какие между ними дела-то имелись? — Николай все-таки хотел до конца выяснить — почему при допросе прозвучала фамилия Естифеева.

Остальцов внимательно посмотрел на него и снова усмехнулся: