Несравненная

— Эй, дядя, ты живой тут? Только не ори, тихо отвечай.

— Живой... — прошептал Поликарп Андреевич.

— Тогда поберегись, я спрыгну.

Зашуршала, осыпаясь, земля и в яму кто-то легко, упруго спрыгнул, проворно ощупал руками Поликарпа Андреевича и быстро спросил:

— В колодки забили?

В ответ Поликарп Андреевич лишь приглушенно простонал.

— Погоди, дядя, не помирай, сейчас раскую, — голос был молодой, торопливый и деловитый, будто неизвестный человек делал привычную работу.

Скрипнул чуть слышно нож по кожаным лентам, перерезая хитрые узлы, колодки ослабли и развалились на четыре половины. Поликарп Андреевич пошевелил освобожденными ногами, и ему показалось, что он стал невесомым — такая легкость образовалась в теле, хоть лети. Даже рвущая боль притихла.

— Ты кто? — спросил он, пытаясь разглядеть в темноте, которая сгустилась в яме, лицо неизвестного человека.

— Казаки мы, дядя. Шайке этой решку наводить будем. Ты как сюда попал?

— Казаки?! А я из Колыбельки! Там тоже казаки стоят! Миленький! Ты меня брось! Брось! У меня дочки здесь! Их выручай! Вот, наискосок, сарайка глиняная — они там! Выручай — все отдам! Кони у меня есть, изба — забирай, только выручи!

— А замуж дочек отдашь? Я здесь не один.

— Отдам! Вот те крест, отдам! Только пособи!

— А я, дядя, корявый, оспой в детстве хворал.

— Да хоть три раза корявый! За милу душу отдам! Помоги!

Сам себя не помнил Поликарп Андреевич, не слышал, что говорил и не понимал слов, которые говорит, одна-единственная мысль билась — девчонок спасти. И ради этого готов был обещать что угодно и клясться всем, что имел и чего в помине у него не было... Но жесткая ладонь на ощупь нашла его рот, крепко зажала, и властный шепот остановил:

— Не голоси, дядя, не на свадьбе еще. Тихонько говори — где эта сарайка?

Поликарп Андреевич, словно опамятовавшись, оперся спиной в земляную стену и толково, четко ответил. А дальше рассказал, что насчитал он в шайке не меньше сорока или полсотни человек, что ночью все они, за исключением часовых, спят в юртах, а в белой юрте, которая стоит в середине, похоже, пребывает самый главный.

— Молодец, дядя, цены тебе нету. А про свадьбу не забудь, запомни — братья Морозовы мы. Морозовы! Я — Корней. Теперь сиди тут тихо и не высовывайся. В первую голову дочек твоих попробуем вытащить. Иван, подай веревку.

Невидная в темноте опустилась веревка, снова чуть слышно прошуршала земля, и все стихло, словно в яму никто не спускался. Поликарп Андреевич даже руками пошарил в темноте вокруг себя — никого. Не приснилось ли? Да нет, ноги свободны, половинки колодок на дне ямы лежат.

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, сжалься над Клавдией и Еленой, со мной, грешником, ладно, пускай пропаду, только бы они живые остались, — шептал Поликарп Андреевич свою самодельную молитву, крестился истово, и все прислушивался — не донесется ли какого звука сверху? Но там, наверху, было тихо, и только комары, неизвестно когда успевшие набиться в яму, тонко звенели в самые уши.

В этой тишине, не нарушив ее даже громким дыханием, братья Морозовы бесшумно открыли запор, который был на дверях сарайки, вывели Клавдию с Еленой и, накрыв их своими кусками рядна, едва ли не волоком вытащили к бугру, где нес свою караульную службу Афанасьев. Проползли мимо него, добрались до ветельника, и только здесь выпрямились в полный рост. Сестры тряслись, как в лихорадке, даже зубы у них постукивали и, похоже, не понимали, куда их притащили на этот раз. Но, услышав голос Николая и признав его, заплакали, давая волю слезам, кинулись обнимать, бормотали наперебой, что тятя еще там остался, пытались что-то рассказать... Николай строго прицыкнул на них, чтобы замолчали, приказал одному из казаков отвести их к повозкам, и, когда они ушли, потребовал доклада от братьев Морозовых. Выслушал и обрадовался. Теперь по крайней мере картина была ясной.

Короткая ночь истаивала. Восток начинал синеть, в редеющих сумерках четче проступали бугры, деревья, кони. Медлить было нельзя. Николай рассредоточил сотню таким образом, чтобы закрыть шайке все пути отхода, назначил время атаки и снова спросил разрешения у ротмистра Остальцова. Тот лишь усмехнулся, разгадав уловку сотника, и насмешливо сказал:

— Вы еще благословения у меня испросите. Командуйте.

Через бугор, на котором стоял Афанасьев, большая часть сотни ворвалась в лагерь, сразу же подрубили и обрушили юрты, а затем, распарывая шашками кошму, вытаскивали степных разбойников, вязали их здесь же, не давая опомниться. Но, как оказалось, не все были застигнуты врасплох. Непостижимым образом часть шайки сбилась на конях в тесную кучу, закрутила лихой хоровод и вдруг рванулась с диким криком и свистом прямо на жерди загона, где уже волновался конский табун. Жеребцы там вскидывали головы, тревожно ржали -- вот-вот еще немного и сорвется с места неудержимая в своем порыве конская лава и все сметет на своем пути.

— Перехватывай! — заорал Николай, срывая голос, и пустил своего Соколка наперерез. Назад не оглядывался, только слышал за спиной слитный, тугой стук копыт.