Несравненная

Началась она позапрошлой весной, когда вызвал его к себе Естифеев и, долго не разговаривая, приказал: подавай заявку на торги на поставку леса для строительства на станции Круглой. Алпатов поначалу попытался отнекаться, я, мол, ни в каких торгах ничего не смыслю, я, мол, человек маленький, и дальше своей лавчонки не заглядываю... Но Естифеев и слушать его не стал, вытащил алпатовские долговые векселя, помахал ими перед носом и обратно убрал, в железный ящик, и на ключ тот ящик закрыл. Куда деваться?! Пришлось Алпатову на попятную двигаться.

Дело прокатилось как по маслу. Алпатов только в бумагах расписывался, которые за него другие, умные, люди сочиняли. Торги выиграл. Деньги получил. Правда, от денег тех лишь толика осталась, остальные Естифееву пришлось отдать. А дальше происходило все в следующем порядке: поехал он в верховья Быструги, закупил там лес, нанял артель плотогонов, и они сплавили вот до этого самого места на реке пять большущих плотов. В запань же загнали только один. Четыре оставшихся дальше поплыли, в Иргит, где и были по хорошей цене проданы, прямо на воде. Нужные бумаги, в которых прописано было, что все пять плотов переданы-получены и никакого неудовольствия у заказчика не имеется, быстро и без разговоров подмахнул распорядитель работ на станции Круглой, внушительный и важный господин по фамилии Гришунин.

На следующее лето повторилась та же самая история.

А вот нынче... Плотогоны согласно договоренности заранее присылали весточку с конным нарочным, извещая, в какой день они прибудут к запани. В этот раз весточки не подали. Значит, плоты еще не скоро подойдут? И где господин Гришунин? Почему вместо него объявились два этих инженера, у которых оказались на руках алпатовские бумаги, а они, бумаги, страшнее каталажки? Все в тех бумагах значится, а главное — что один и тот же лес два раза продан был. Знающему человеку достаточно лишь одним глазом глянуть, чтобы это понять.

Алпатов вытер пот со лба, снова схватился за стакан, но стакан был пустой.

— Может, самоварчик наладить, Арсений Кондратьевич? — широко улыбаясь, предложил Свидерский.

— Обойдемся, — буркнул Алпатов.

— Тогда приступим к делу. Не возражаете? — Свидерский открыл амбарную книгу, отодвинулся подальше, на край стола, и весело объявил: — Итак, лист первый...

Добрых два часа продержали они Алпатова в домике и выжали его, как мокрую тряпку, — досуха. А под конец, угрожая, что доставят сейчас полицейского чина, если он будет упрямиться, заставили его на отдельном листе бумаге написать чистосердечное признание — что, когда и каким образом с плотами и с лесом происходило. И расписаться заставили, с одной и с другой стороны листа. Правда, твердо пообещали: если он будет их слушаться, бумагам этим обличительным ходу они не дадут. Но стоит ли такому обещанию верить? Прокукарекали, а там хоть не рассветай...

Вышел Алпатов из домика, словно из тюрьмы в тюрьму перешагнул, глянул вокруг — и яркий солнечный день не обрадовал его, показался мутным и серым.

Быструга в разливе текла широко и величаво. На ровной глади ее, не тронутой ветерком, было пустынно, даже завалящей лодчонки не маячило.

— Плоты-то когда прибудут? — спросил Алпатов.

— Я так думаю, что еще не скоро, — ответил ему Багаев и деловито подоткнул пальцами очечки на переносице, — но мы вас обязательно известим, когда они прибудут, и коляску вышлем, чтобы вы на дорогу не тратились.

— Говорили же — вот-вот подойдут! Обманули! Сволочи! Я до вас тоже доберусь, я вам руки поотшибаю! — Алпатов кричал и даже ногами топал, понимая, что его ловко провели, облапошили, как дурачка деревенского.

Но инженеры слушать его не стали. Кивнули разом на прощание, чуть приподняв за козырьки форменные фуражки, и ушли в домик.

— Хватит орать-то, глотка заболит. Поехали, — возница крепко ухватил его за локоть и довел до коляски.

Всю дорогу, до самого Иргита, сидел Алпатов словно пришибленный; забившись в угол коляски, прихлебывал прямо из горлышка теплую, противную водку и едва сдерживался, чтобы не заплакать — очень уж жалко ему было самого себя.

6

Конский табун и овечью отару уводили умело: там, где имелась возможность, гнали по бездорожью, чтобы оставалось меньше следов. Сбивая с толку, иногда поворачивали назад, бросались то в одну, то в другую сторону, словно заячьи петли накидывали.

А трава шла в буйныи рост и в некоторых местах густой зеленый ковер успевал затягивать выбоины от конских и овечьих копыт.

— Как черт их водит! — ругался Николай Дуга, соскакивая то и дело с седла на землю, чтобы лучше разглядеть следы и не обмануться.

— Нечистая сила здесь абсолютно не присутствует, сотник, — серьезно, даже не улыбнувшись, возразил ему ротмистр Остальцов, — просто у Байсары в его шайке имеются отличные табунщики, настоящие степняки.

— А чего он так взъелся-то на своих же? — удивлялся Николай. — Режет, как баранов, без всякой жалости. Там, у колодцев, сами видели...