Несравненная

Два года назад, когда впервые довелось увидеть Петрова-Мясоедова, она была намного разговорчивей и веселее. В то время одна из петербургских газет после первых выступлений Арины в столице писала, что певица Буранова, чья звезда всходит так стремительно, поражает публику не только голосом, но и всем своим обликом — в душе у нее кипит настоящая, искренняя, веселая жизнь, и отражается эта жизнь не только в манере пения, но и в блеске глаз, в походке и в жестах. Газеты тогда, как и теперь, Арина не читала. Ей всегда казалось, что пишут в них о какой-то другой певице, а сама она не имеет к газетной писанине, непонятной и заумной, никакого отношения. Зато Черногории аккуратно собирал все газеты, где хотя бы упоминалось имя Арины Бурановой, зачитывал ей вслух, и многословно рассуждал о том, что слава — это бремя, к которому следует относиться с уважением, иначе оно может по неосторожности и рассыпаться.

Арина, как всегда, отмахивалась, не слушая рассуждений Черногорина, она ведь тогда просто жила: летела, светилась, и — пела, счастливая от того, что живет и может петь. Выходила на сцену, видела перед собой блеск мундиров, сиянье бриллиантов, изысканные меха, наряды, сшитые по последней моде, но никогда не задерживала на них взгляда, потому что все это внешнее сверканье и великолепие петербургского общества не трогали Арину. Ей важнее было совсем иное — спеть так, как желает спеть ее собственная душа. А кому петь — добродушным и щедрым москвичам в «Яре», холодноватым и немного надменным петербуржцам, самой пестрой публике на ярмарках, Нижегородской или Иргит-ской, в дворянских собраниях тихих провинциальных городов — это не имело значения. Ко всем, кто слушал ее, она относилась, как к родным, не делая никаких различий. И всем, без исключения, была благодарна, что они слушают ее песни.

Выступления в Петербурге были рассчитаны на семь дней — согласно контракту. Черногории довольно разводил перед собой руками, улыбался, находясь в самом прекрасном расположении духа, и витиевато разглагольствовал:

— Фортуна, моя несравненная, развернулась к нам всем своим прекрасным личиком. Мои ожидания, а были они не совсем радужны, даже чуточку тревожны, исполнились в высшей степени. Успех — это успех. А хорошие сборы — это хорошие сборы. Теперь мы для тебя в Москве снимем роскошную квартиру, хватит в номерах проживать...

— Вот ты всегда такой, Яков! — смеялась Арина. — Начинаешь говорить о высоком, а заканчиваешь деньгами!

— Грешен, матушка, грешен, имею некоторое влечение к презренному металлу и бумажным ассигнациям. К слову сказать, совсем забыл... Сегодня, как тебе известно, последний концерт в благословенной российской столице. Но возникли обстоятельства... Явился ко мне вчера очень милый человек из железнодорожного министерства и коленопреклоненно просил, чтобы ты украсила вечер, который они дают в честь своего старейшего коллеги барона фон Транберга. Тот занимал в министерстве большой пост, а теперь по причине древних лет ушел в отставку. Таким образом, несравненная, в первопрестольную мы отбудем только через три дня, билеты я уже заказал.

— Спасибо, милейший, — поклонилась Арина, — спасибо, что предупредил, а не накануне сообщил о вечере. Когда ты, Яков, от этой дурацкой привычке избавишься — все в последнюю минуту!

— Не сердись, он вчера поздно пожаловал, а я тебя тревожить не стал.

— Хоть бы глаза отвел для приличия, когда врешь! Мы с тобой в гостиницу вчера за полночь приехали! Это вы с ним во время моего концерта договаривались!

— Ладно, ладно, сдаюсь на милость, — Черногории покаянно склонил голову, — обязуюсь впредь не врать, говорить лишь истинную правду и глаз не отводить уже с чистой совестью.

Вот так, слегка побранившись, они затем сразу же помирились, а на следующий день отправились на званый вечер.

Роскошный дом барона фон Транберга был ярко, по-праздничному освещен, возле дверей стояли два швейцара в ливреях, к парадному подкатывали коляски и экипажи, из которых выходила богатая, нарядная публика.

К Арине и Черногорину, едва они начали подниматься по ступеням, сразу же устремился высокий человек с густой и седой шевелюрой. Поздоровался с Черногориным и тот сразу же церемонно заговорил:

— Позвольте вам представить, Арина Васильевна, нашего милого друга — господин Петров-Мясоедов, простите, Иван Михайлович, не ведаю, как звучит ваша должность...

— А я нынче без должности и без портфеля, — Петров-Мясоедов развел руками, — я только недавно отозван был из Сибири, теперь вот жду назначения. Надеюсь, Арина Васильевна, что отсутствие должности не лишит меня вашего расположения.

— Да что вы, Иван Михайлович! — воскликнула Арина. — Я эти должности и запомнить-то никогда не могу, они все так мудрено и длинно называются!