Несравненное право

Не то чтобы на столицу Таяны кто-то посягал, да и покойный король, не жалевший денег на оборону, укрепил город преизрядно. Просто Годой хотел показать, что он, хоть и обретается ныне в Мунте, не забывает и о других своих землях. Как бы то ни было, пушки исчезли вместе с сопровождением... Это и натолкнуло Илану на безумную затею.

Взбешенная до глубины души самоуправством мужа, посмевшим без ее ведома подарить Ордену святой Равноапостольной Циалы ее драгоценности, женщина не колебалась. Рубины она вернет, а циалианки... Что ж, если сестры посягнули на то, что им не принадлежит, тем хуже для них. Возжелай святая оставить камни своим последовательницам, она бы не отсылала их на родину. Если бы не старая Катриона, убедившая ее на время отдать рубины Тиберию! Последнее время принцесса чувствовала себя плохо, боль и тошнота были забыты, и отказ от чудесных украшений казался суеверной глупостью. Не выстави епископ ларек в храме, камни можно было бы спрятать, сказав, что они потеряны, а по ночам, когда никто не видит, надевать их перед старым большим зеркалом или просто касаться пальцами...

Илана не могла себе отказать в последнем удовольствии прежде чем передать ларец красивой чернобровой женщине в белом покрывале, провела рукой по рубинам. Ее пальцы почувствовали тепло, а в голове прозвучало: «Не отдавай нас. Мы твои. Мы единое целое...» Илана потеряла голову. Два дня она еще как-то боролась с собой, а на третий братья Цокай поскакали в погоню за увозившими реликвию. Исполнив порученное, братья должны были до поры до времени укрыть добычу в Оленьем Замке, а сами удариться в долгий загул где-нибудь на тарскийской дороге.

Ланка знала, что посланцы вернутся не раньше, чем через месяц, но места себе не находила. Редкая возлюбленная ожидала возвращения своего рыцаря с таким нетерпением, как Анна-Илана свои камни. Она считала дни, простаивая часами на стенах. Иногда чувство утраты превращалось в почти физическую боль, принцессе казалось, что ее руки, шея, голова охвачены огнем. Женщину бросало то в жар, то в холод, руки дрожали, затем на тех местах, которые некогда соприкасались с рубинами, проступили уродливые пятна, словно от чьих-то пальцев. По ночам она проваливалась в какой-то полубред, когда перед глазами вспыхивали алые искры, она тянулась к ним и не могла дотянуться. Или еще хуже – красные камни оказывались глазами отвратительных змей или еще пульсирующими сердцами, вырванными из кошачьих тел. Принцесса в ужасе вскакивала, подносила к глазам опухшие, трясущиеся руки...

Ни настойки старой няньки, ни тинктуры медикусов ей не помогали, да и не могли помочь. И Катриона, и Симон с Шамой первопричиной всего считали беременность. О камнях они не знали и не должны были знать, иначе вина Иланы стала бы слишком явной. Принцесса терпела, с отвращением глотая дурацкие настойки, с каждым днем ей становилось все хуже. Так прошло три кварты. Наконец старая нянька, осенив себя Знаком, на ночь глядя куда-то отправилась с мрачным решительным лицом. Вернулась она на следующий день, и измученная Илана даже не спросила, где же та была.

... В эту ночь принцесса спала как убитая. Ей ничего не снилось, а когда она разлепила ресницы, первое, что почувствовала, был запах шиповника. Женщина и не заметила, что у изголовья поставили кувшин с тремя благоухающими ветками. Вообще-то Илана была к цветам равнодушна, а если и обращала внимание, то на пышные пионы или розы. На эти же цветущие веточки она смотрела так, словно видела подобное впервые в жизни. Илана сидела возле них целый день. Следующая ночь прошла спокойно, руки больше не дрожали, голова не кружилась, синяки потихонечку сходили, и принцесса пребывала в блаженном состоянии выздоравливающей.

Разумеется, она не слышала, как Катриона делилась на кухне с толстухой Нэнной, которая, хоть и не одобряла принцессу в последний год, к ее старой няньке испытывала многолетнюю привязанность. Повариха восхищенно качала годовой, слушая, как эландка, взяв на душу грех, потащилась ночью на кладбище.. Ведь всем известно, если всяческие злыдни одолевают беременную нет лучшего средства их отвадить, чем сломать в полночь на ущербной луне три ветки с могилы покончившей с собой девушки и поставить в изголовье болящей.