Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

За день до нее [генеральной репетиции] я позвонил Шостаковичу: – Дмитрий Дмитриевич! Не будете ли вы завтра утром свободны часа на два или на три? Шостакович ответил, что свободен. Я объяснил ситуацию: – Очень прошу вас прийти и, если музыка вам понравится, защитить ее! Д. Д. ответил: – Я обязательно, обязательно, так сказать, приду и постараюсь сделать все, так сказать, все, что от меня будет зависеть!

Обычно в Большой театр на генеральные репетиции балетов приглашаются не занятые в спектакле артисты, ученики балетной школы, пенсионеры, члены Союза композиторов, пресса. На сей раз двери театра оказались заблокированными, перед входом в недоумении стояла толпа, а в пустом зрительном зале сидела небольшая группа представителей Министерства культуры, члены худсовета и несколько лиц «второго уровня» из Союза композиторов. Шостакович пришел. Оркестр играл как мог – ошибались то в четных, то в нечетных тактах, иногда и в тех, и в других, но все же понять, какова музыка, было возможно. Присутствующие отправились в директорский кабинет. Когда я вошел, там уже сидели, подбоченясь, представители первых скрипок. На их лицах было выражение волков, собравшихся задрать ягненка. Первое слово было предоставлено Шостаковичу. Дмитрий Дмитриевич встал и сказал чистейшую ложь: – Я поздравляю, так сказать, от всей души поздравляю оркестр Большого театра, который так блистательно, блистательно справился с этой труднейшей, так сказать, труднейшей партитурой! Затем он объяснил присутствующим различные свойства моего симфонизма. Дело было решено.

Руки скрипачей опустились вдоль боков, лица смешались, и все выступавшие вслед за Д. Д. не осмелились ему возражать. Балет разрешили к представлению. Когда первое представление закончилось, из зрительного зала послышались бурные аплодисменты и крики «браво!». Занавес поднимался раз за разом, и я выходил кланяться. Легко представить себе мое состояние в эти минуты: мне тридцать лет, я вошел в Большой театр без протекции, без рекомендации Министерства культуры, выдержал тяжелейшую борьбу с оркестром и вот теперь выходил на поклоны в главном театре Советского Союза! Я победил! Партер, ярусы, ложи, огромная люстра, жители Парнаса, изображенные на потолке, прожектора – все это рушилось на меня и переполняло тщеславной гордостью. Отвешивая поклоны, я наконец опустил взор долу и узрел оркестр… Они все стоя аплодировали, кто в ладоши, кто стуча по спинкам инструментов. Их развернуло, как флюгер. И я понял, что успех ничего не стоит[555].