Нестор Летописец

В Житии развернуто несколько смысловых рядов, в основе которых лежат метафоры или символы. Первый ряд объединяет мотив полета. Феодосий, «окрилатѣвъ же умъмь{77}, устрьмися къ пещерѣ» Антония[324]. (Сам Киев и Печерский монастырь в древнерусском культурном сознании были противопоставлены как горное место равнине — о положении Киева «на горах» неоднократно упоминает «Повесть временных лет», в Киеве «на горах» видит тревожный сон князь Святослав Всеволодович, один из героев «Слова о полку Игореве».) Неоднократно Нестором описываются чудеса, связанные с вознесением в небо: отрывается от земли и взмывает в небо печерский храм, сохраняя монахов от нападения разбойников; в сиянии над монастырем некий боголюбец видит Феодосия; огненный столп над монастырем возвещает князю Святославу смерть святого. С деяниями Феодосия Нестор связывает прежде всего и выход монахов из пещер на поверхность земли, и строительство каменного Успенского храма. Приуроченное к строительству нового храма видение божественной службы, в которой участвуют ангелы в образах Феодосия и других монахов, как бы связывает небо и землю.

Другой смысловой ряд является реализацией метафор «Феодосий — солнце», «Феодосий — светильник» и воплощает символ света: видение ангелов в образах Феодосия и монахов, несущих зажженные свечи и идущих от старой церкви к новой и упомянутые видения молящегося Феодосия и огненного столпа.

Еще один смысловой ряд связан с символикой хлеба, прежде всего литургического — просфоры, и работы на ниве Господней: Феодосий в юности трудился на ниве с рабами (в этом эпизоде воплощена евангельская метафора последователей Христа — работников на ниве Господней). Также Феодосий помогал священнику, приготовляя тесто для просфор. Как рассказывает Нестор, святой видел в этом особенный смысл, о чем и поведал матери: «‹…› Когда Господь наш Иисус Христос возлег на вечере с учениками своими, то, взяв в руки хлеб и благословив его, разломил и дал им со словами: „Возьмите и ешьте, это — тело мое, преломленное за вас и за многих других, чтобы очистились вы все от грехов“{78}. Если уж сам Господь наш хлеб назвал плотью своею, то как же не радоваться мне, что сподобил он меня стать содеятелем плоти своей». Феодосий пек просфоры, «съ радостию ‹…› съ мълчаниемь и съ съмѣрениемь»{79} принимая укоризны и поношения[325]. Как замечает Нестор, «это уж Бог так пожелал, чтобы чистые просфоры приносились в церковь от рук безгрешного и непорочного отрока».

О хлебе и вине (о вине именно в связи с литургией) затем неоднократно рассказывается в Житии — в эпизодах, повествующих о недостаче муки и вина в обители и об их чудесном обретении. Феодосий-игумен заботится о духовном окормлении, пренебрегая попечением о хлебе для насыщения тела, и Господь питает его обитель (в большинстве чудес с умножением пищи речь идет именно о хлебе). Эта смысловая цепь сплетена с другой, выражающей литургическую символику. Рассказ о приготовлении Феодосием просфор перекликается с чудом об обретении вина для литургии и с чудом — наказанием за нарушение завещания Феодосия вкушать праздничный хлеб в пятый день первой недели Великого поста: сладкий хлеб в этом рассказе соотнесен с хлебом литургическим. В переводных греческих житиях, в которых содержатся чудеса с умножением пищи, — например, в Житии Саввы Освященного, — этих литургических ассоциаций нет.

Своеобразным ядром текста является пространная молитва Феодосия-игумена, следующая за рассказом о переселении монахов из пещер на поверхность земли, в новые кельи, и содержащая сквозные мотивы Жития: оставление родителей и служение Богу, плач и пост, путь к Господу.

Житие Феодосия также строится на принципе преодоления времени, временного плана бытия. Имя преподобного, данное, как пишет Нестор, еще при крещении, указывает предназначение младенца. Этот путь прозрел крестивший его священник, выбрав ему имя. Путь этот уже как бы состоялся в иной, высшей реальности, в провиденциальном плане бытия.

Таким образом, текст Жития, несмотря на внешнюю фрагментарность[326], выстроен достаточно продуманно[327]. Нестор варьирует различные приемы, чтобы выразить святость Феодосия; многообразно украшает текст, создавая ощущение его необычайной искусности и риторического совершенства. По-видимому, Нестор сознательно стремился создать текст, достойный прославляемого печерского игумена и ни в чем не уступающий греческим образцам, если не превосходящий их.