Нестор-летописец

– Так не потому ли не друг ты своим людям, князь, что мало в тебе христианского мужества и твердости? – решительно высказался митрополит Георгий.

– Чего во мне мало? – сильно удивился Изяслав. – Какой такой твердости? Не я ли тебе, владыко, сколько раз твердил, что нужно поставить новую церковь для мощей моих дядьёв, мученически убиенных Бориса и Глеба? Ты мне что отвечал, а? – Князь поднялся с лавки и встал над митрополитом, упершись рукой в стену. – Что святость их для тебя неясна и не стоит тревожить их гробы. Это ты, владыко, – Изяслав наставил на митрополита палец с перстнем, – не твердо веруешь в святых угодников Божьих, а не я.

Он сел обратно.

– Но, князь, я говорил несколько о другом предмете… – начал было митрополит.

– Вот так и знай, владыко, – не слушая его, сказал Изяслав, – угомоню Всеслава, тогда и велю рубить новую храмину в Вышгороде. Дай только срок.

– Аминь, – прошелестел губами владыка.

Ночью князь долго ворочался на пуховой постели. То скидывал с себя простынь, то снова натягивал. В темноте ковшиком зачерпывал из братины квас, шумно хлебал. Все думал о словах митрополита, поставившего ему в пример деда, великого кагана Владимира.

– Гертруда, – он толкнул жену в бок, – а Гертруда!

– Позволь дать тебе совет, муж мой. – Княгиня тоже не спала и откликнулась с готовностью. – Не пей так много квасу. Твой ночной горшок не вместит столько, придется среди ночи звать холопа.

– Возьму твой, – рассердился Изяслав. – Какая чепуха у тебя в голове, княгиня!

– А тебя, муж мой, какие нынче гнетут помыслы?

Князь коротко пересказал разговор с владыкой.

– Ну вот что мне соделать такого мужественного и смиренного, чтобы хоть кого-нибудь да хоть на что-нибудь сподвигнуть?

Гертруда молчала, и князь решил, что она заснула. Он глотнул еще квасу и поперхнулся, услышав ответ:

– Замирись со Всеславом. Прекрати вражду с ним и верни ему Полоцк. Чует мое материнское сердце, не просидит там долго Мстислав.

– Да ты в своем уме, княгиня?!

– Не сказано ли – блаженны миротворцы, ибо они нарекутся сынами Божьими?

Изяслав повернулся на другой бок и не отвечал. Гертруда вздохнула, поняв, что слишком рано затронула эту тему.

– Не хочешь со Всеславом, ну, тогда помирись хоть с кем-нибудь.

– А с кем я еще ссорился? – буркнул князь.

– Блазнилось мне давеча, будто ты зол на Феодосьев монастырь, – аккуратно напомнила княгиня.

Изяслав перевернулся и поцеловал ее в круглое, теплое, чуть влажное плечо. Из-за паркой погоды княгиня спала в срачице без рукавов.

– Завтра же поеду туда и помирюсь с игуменом. Братец Святослав пускай подавится.

Когда в Киеве стало известно, что дружинники черниговского князя умыкнули из обители старца, Изяслав сгоряча хотел послать вдогонку кметей на лодьях. Бояре едва отговорили – похитители, мол, давно в Чернигове, не с войной же идти на Святослава. Князь одумался, но перенес гнев на монастырь и снова, как прежде, стал грозить чернецам изгнанием.

– Как думаешь, Гертруда, взять мне с собой дружину?

– Для чего, муж мой?

– Если я поеду только с гридями, это не будет выглядеть мужественно.

– Зато это будет выглядеть смиренно.

Назавтра обильно дождило, и выехать получилось лишь после полудня, когда развиднелось. От Горы княжий отряд направился длинным путем – к Святой Софии и только оттуда повернул к Лядским воротам. Изяслав желал, чтобы как можно больше градских людей узрели в нем живой образ благочестивого смирения посреди общего русального буйства и непотребства. Князь был безоружен, в обычном мятле, как простой дружинник, и даже без шапки. Горожане удивленно провожали его взглядами, затем гадали и толковали, что сие означает.

– А русалок ловить поехал, – сказал кто-то.

Объяснение многим пришлось по нраву.

24.

– Эй, тетерев, открывай ворота!

Словесное требование гриди дополняли ударами кулаков. Князь терпеливо ждал.

– Да говорю же, – в воротном окошечке возникла сперва путаная борода, затем спустился шишковатый нос, наконец, глянули глаза под мохнатыми бровями, – опосля обеду и до вечерни не велено никого пускать.

– Кем не велено?! – бесновались гриди. – Ты, подрясник затасканный, не видишь, что перед тобой князь киевский? Про свое «не велено» будешь толковать амбарным мышам! Отворяй, кому сказано!

– Игуменом Феодосием не велено, даже самого князя, – пролепетал монах-привратник. – Прости, князь-батюшка, не признал я тебя. Сейчас сбегаю, скажу о тебе.

Окошечко захлопнулось. Один из гридей ткнул в него кулаком и выломал, потом наклонился с коня и по-разбойному, с переливом, засвистел в дыру.

Изяслав ждал. Ему никогда еще не приходилось стоять перед запертыми воротами с обнаженной головой. Все это казалось князю происходящим не с ним, а с кем-то другим. Являть смирение было ошеломительно непривычно.

Привратник был или хром, или одышлив. За игуменом он бегал чересчур долго, и гриди успели соскучиться. Двое перелезли с коней через тын и отперли ворота монастыря.

– Пожалуй, князь.

Изяслав не трогался с места, пока к воротам скорым, размашистым шагом не подошел с посохом игумен Феодосий.